Заяабари (походный роман)

Странничество подобно искусству живописи, которое через многообразие цветов и форм пытается выразить одну самую главную невыразимую истину. Никогда не создать самой главной и самой красивой картины, никогда не выучить самого главного правила, зная которое можно сотворить изобразительный шедевр. У всякого искусства одна главная тема – любовь, додуматься до которой окончательно невозможно, потому что это корень всему – великая первопричина мира. Уловив основную идею любви, мир перестанет существовать за ненадобностью. Поэтому искусство вечно. Странничество – тоже искусство, и как настоящее искусство должно быть на тему любви, и оно обязательно таковым будет, если душа ваша открыта и ум перестал выдумывать цели для пустых устремлений.

Научитесь странствовать, и жизнь ваша полностью и окончательно превратится в сплошное странствие. Иначе и быть не может. Вас обязательно понесет неведомо куда, потому что счастье там, и потому что никто еще не отказывался от счастья. Мы, люди, жадные до счастья.

Я сидел на берегу залива Кодовый и смотрел на мыс Арал, за которым дальше на север простирается незнакомая земля. Открывающаяся перспектива пространства впереди кружила голову и настраивала организм на новую, более высокую тональность.

Дни странствия – одно единое неразрывное целое: будущее кажется уже свершившимся, а прошлое, как будто еще и не начиналось. Все разбросанные во времени события считаются для моей души одним единственным прекрасным мигом, из которого происходит весь мир.

Стемнело быстро. Небо прыснуло звездами и задумалось о вечном.

Чтобы путешествовать, не обязательно переезжать с места на место. Достаточно просто наблюдать мир, который постоянно меняется, как виды в окне поездного вагона. Не успеваю отслеживать изменения в природе. Постоянно приходится привыкать к той же самой местности заново. Наступившая ночь поменяла все вокруг до неузнаваемости. Стихия неба начала преобладать. Кажется, что небо по ночам увеличивается в два раза.

Когда случается ходить под яркими звездами, то я невольно втягиваю шею оттого, что вынужден повернуться к ним затылком. В звездную ночь мне совестно идти спать: кажется, звезды могут обидеться за то, что они зря стараются светить.

Какая же все-таки силища скрыта в одиночном человеческом существовании! Как мощно жить одному! Я все пытался раньше понять это умом, но не смог, пока сам не попробовал. Каждый день, каждый миг со мной происходят чудеса. Просто невозможно всего передать, наверное потому, что я не писатель. Но очень сомневаюсь, что у писателя это хорошо получится – слишком уж все необычно, буквально все: и чувства, и мысли, и желания. Среди людей со мной такого почему-то не происходит. Наверное оттого, что природа человеческая исключительно отдельна по своей сути. Одиночество – очень важная вещь, которую современное человечество потеряло, а потом забыло.

Три главных понятия в поднебесной – страх, одиночество и свобода, должны раствориться в единстве, чтобы превратиться в любовь, завершив тем самым бесконечные мытарства человечества под названием жизнь. Нам наверное не дано полностью постигнуть это триединство до конца, оттого что конца этого нет или конец этот есть конец всему. Но меня определенно тянет жить в этом направлении, в направлении попытки нарисовать самый главный пейзаж с помощью своей линии жизни. Я осознаю тленность результата, который в принципе не может существовать и тем не менее неудержимо пру вперед к закономерному финалу, как горбуша на икромет. Опечалиться бы, но мне радостно.

Я очень любил Артура Шопенгауэра, когда переживал в себе эпоху словесного мудрствования. До него мне нравился Гегель, наверное, оттого, что в то время работал в море, и умственных упражнений явно не доставало. А для того, чтобы свернуть мозги набекрень, Гегель – в самый раз. Потом я жалел Шопенгауэра за то, что его в свое время не признали, а Гегеля – признали. На смену жалости пришла влюбленность. А теперь дышу на обоих ровно.

Я любил Шопенгауэра по очень простой причине – он думал примерно так, как мне хотелось. Это, видимо, было необходимо моему эгоизму. Отсюда рождалось ощущение удовлетворенного тщеславия, которое я сейчас определил, как любовь к писателю. Глубина его мыслей казалась бездонной. Не знаю больше никого из Европы, кто бы так глубоко осознал одиночество. Гегель про это ничего толкового не написал – слава при жизни помешала. Вот до чего додумался Шопенгауэр: "Всецело быть самим собой человек может лишь до тех пор, пока он один; кто, стало быть, не любит одиночества, тот не любит и свободы, ибо лишь в одиночестве бываем мы свободны… Далее, чем выше наше место в иерархии природы, тем более вы одиноки, притом по самому существу дела и неизбежно".