Заячий ремиз (Наблюдения, опыты и приключения Оноприя Перегуда из Перегудов)

Однако, как говорится в писании: "Господь был со мною", ибо хотя я вступил в свою должность совсем к оной воспитанием не приуготовленный, но, желая предать себя на служение добрым людям, которых обижают злодии, я скоро стал на своем месте так не худший от прочих, що, ей-богу, просты люди меня обожали и мною даже хвалились. Ей-богу! С самого с начала я, разумеется, прежде всего сел с свичечкой да добре просмаковал "Чин во явление истины", ибо, як вам уже известно, я питал огромное доверие к практицизму архиерея и непобедимейшей дерзости Вековечкина, да к тому же я не имел и иного источника для юридического познания,, як сей "Чин". И узнал я "Чин явления" так добре, як знал первее порядок поклонения и метания орлецов. Просто все, знаете, не так, як у Цицерона иль бо у иньших римлян, да и куда нам и для чего пыхтеть до тых римских язычников! А в "Чину" мне то показалось хорошо, что на всякое, "коей-либо вещи лишение" по сему духовному правилу указано "предлагать пред очеса ужасный страх и устроить вину богоухищренным образом". А именно: как там все было просто и внятно сказано: надо привести деликвента и поставить его у притолоки двери, - а потом встать и воздохнуть о его злобе и нераскаянности и зачитать при нем вслух молитвы - сначала: "Царю небесный и Трисвятое", а потом "Отче наш" да "Помилуй мя боже" и в сем псалме на сильных местах несколько раз чувствительно повторить, вроде: "научу беззаконные путем, и нечестивии обратятся". Или: "Боже, боже! спасения моего!" Ух! якая это до сердца хапательная материя! А еще як я до всего этого умел спущать интонацию, да, прочитывая чудные словеса, бывало, воспущу иной глагол особливо от сердца, так, верите или нет, а, ей-богу, иной деликвент опухает, миляга, слухает да вдруг заревет, или, аще крепкостоятелен, то и тогда видимо, как он начинает изнуряться и, томлением, томим, уже не знает, что ему делать, и шепотит: "Ой, уже кончайте от разу!" А я это наблюду, да тогда начну еще в высший глас: "Глаголы моя внуши господи, разумей звание мое"... (А он разумеет, будто это "звание мое" сказано про то, що я называюся пристав!) "яко бог не хотяй беззакония ты еси... Погубиши вся глаголящие лжу"... И тут опять на одном словеси трижды по трижды: "Погуби вся глаголящие лжу, погуби! погуби! погуби!" "Гроб отверст гортань их"... "Суди им и изриии я"... "К тебе воззову, да не премолчиши, и процвете плоть моя"... (Я смолоду был в процветании румяный и полный.) И оборочусь до злодия, да погляну на него гордым оком, да еще скажу: "Процвете моя плоть, а нечестивый погибнет!" И вот уже от такого обращения человек, хоть он будь и какой злодей крепкостоятельный, а он испужается, и ужасом сотрясется, и готов, сказать: "виноват". А я тогда сажусь, беру в руки гусиное перо и оное очищаю, а потом зачиниваю, а потом пробую его на раскепку, а сам тихо рукою вывожу, а устами читаю:

- "Опробуемо пера и чорнила: що в йому за сила: перо пише, як муха дыше". А ты, раб божий, имя рек, слухай: яко же божественное и священное евангелие учит и заповедует нам, признавайся: завладев ты чужим конем или волом, или увез сено столько и столько копен? Или отвечай: яко сие на тебя клевещут, и забожись: "ни-ни, еже есть, не угнах "и коня, ни вола, ни раба его". Ой, только ж памятуй, божий рабе, и блюди себе во явлении истины, а не бреши, бо зде при нас есть и ангелы предстоящи невидимо, и они словеса твои записуют, о них же и истязани будете во второе и страшное пришествие. И аще дерзнешь неправду показати, то да трясенгася, яке-крiн на земли". Тут уж он, миляга, и затрясется; а я ему подбавляю: "Да, да, да! И земля пожрет тебя, яко Дафана и Авирона, и да восприемлеши проказу Гиезиеву и удааление Иудино". И ух, посмотрели б вы, как они боялись сего Иудина удавления! Проказа Гиезиева, знаете, еще, бывало, ничего, бо они, дурни, по правде сказать, и не знают, что такое проказа; но удавления - и провалиться сквозь землю - все боятся! Страшно, знаете: что там под землей-то? Там ведь все черти! И как, бывало, до этого доклянешь, то уж разве какой отчаянный устоит, а то всяк закричит: "Буде уж вам таке страшенне читать! Я лучше в чем хотите вам скаюсь, як таковы страхи слушать".

Вот это - пожалуйте - вам юристика! А вы ну-ка без этого спробуйте по цивильным законам: вы можете достичь от человека дознать, що захочете! Отчаянному же, которого и то не брало, еще дальше было такое, что: "пожрет вас земля, и часть ваша будет с безбожными еретики. А жилище вам в вечном огне". А уж если и еще устоит и поупорствует, то в конце тетради была хорошая главка во изъяснение про крестное цолование. Сказано: "кто запрется и отцалуется на неправде - бить его кнутом по три дня и потом посадить на год, а будет про то дело сыскати нечем, то разымати пыткою..."

На этом месте я, моего читателя всепокорный слуга и автор, излагающий эту повесть, позволил себя перебить Оноприя Опанасовича Перегуда почтительным замечанием, что допрашиваемые люди могли ему не поверить, что он вправе бить их кнутом и пытать на пытке, но он отвечал: