Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие

Вблизи проходят многие границы. В этом заключалась одна из привлекательных черт Кевечеша: он служил удобным местом встреч для друзей и родственников из разных стран Европы, охотничьим домиком, «свободной территорией» для писателей и музыкантов.

Летом 1938 года Кевечеш выглядит так же, как и всегда: роскошь и непринужденность. Над равнинами видно приближение летних гроз, над рекой ветер гнет ивы. Розы запущены: это заметно на фотографии, снятой тем летом, где Эмми держит за руку Виктора. Это единственное фото из тех, что у меня есть, где они касаются друг друга.

В доме теперь почти совсем пусто. Четверо детей разъехались по свету: Элизабет в Швейцарии, Гизела в Мексике, а Игги и Рудольф — в Америке. Остается только каждый день ждать почты, ждать газет, ждать чего-нибудь.

Границы находятся под наблюдением, Чехословакия на грани раскола, и Кевечеш становится опасным местом. То лето отмечено Судетским кризисом. Гитлер требует, чтобы немецкому населению области в западной части страны позволили «самоопределиться» и войти в Рейх. Напряжение нарастает, вот-вот произойдет разрыв, нависает угроза войны. В Лондоне Чемберлен пытается смягчить ситуацию, проявить тактичность и убедить Гитлера в том, что его желания будут удовлетворены.

В июле проходит девятидневная международная конференция в Эвиане, посвященная проблемам беженцев: представители тридцати двух стран, включая Соединенные Штаты, встречаются, но так и не могут принять резолюцию, осуждающую Германию. Швейцарская полиция, желая сдержать поток беженцев из Австрии, попросила правительство Германии ввести какой-нибудь специальный знак, чтобы на пограничных пунктах сразу можно было опознать евреев. Немцы с этим согласились. Паспорта евреев объявили недействительными. Их следовало сдавать в полицейские участки, чтобы получить обратно заклейменными литерой «J».

Ранним утром 30 сентября Чемберлен, Муссолини и премьер-министр Франции Эдуард Даладье подписывают в Мюнхене соглашение с Гитлером: войну удалось предотвратить. Области на карте Чехословакии, отмеченные легкой штриховкой, должны быть переданы Германии к 1 октября, а в областях, заштрихованных более густо, следует провести плебисцит. Правительство удалилось из Праги: страну заживо расчленяют. В тот же день чешские пограничники уходят со своих постов, а беженцы из Австрии и Германии получают приказ покинуть страну. Начинаются преследования евреев. Хаос. Два дня спустя Гитлер триумфально входит в Судеты. Шестого октября формируется прогитлеровское словацкое правительство. Новая граница проходит всего в тридцати пяти километрах от дома. Десятого октября Германия завершает аннексию.

Прошло всего четыре месяца с тех пор, как они вышли на Ринг и явились на вокзал. И вот теперь немецкие солдаты совсем рядом — на всех границах.

Двенадцатого октября Эмми умирает.

Ни Элизабет, ни Игги не произносили при мне слово «самоубийство», но оба говорили, что она больше так не могла, что ей больше ничего не хотелось. Эмми скончалась ночью. Она приняла смертельную дозу таблеток от сердца — тех, что хранились в зеленовато-голубой фарфоровой шкатулке.

В папке с документами лежит ее свидетельство о смерти, сложенное вчетверо. На нем стоит темно-бордовая печать Чехословацкой Республики со стоящим на задних лапах львом, хотя в тот день — в день заполнения этого самого бланка — Чехословакии уже не существовало. Там написано по-словацки, что 12 октября 1938 года Эмми Эфрусси фон Шей, жена Виктора Эфрусси, дочь Пауля Шея и Эвелины Ландауэр, умерла в возрасте пятидесяти девяти лет. Причина смерти — сердечная недостаточность. И подпись: «Фредерик Скипса, matrikár[75]». А в левом нижнем углу приписано: умершая была гражданкой Рейха, запись сделана в соответствии с законами Рейха.

Я размышляю о самоубийстве Эмми. Мне кажется, она не хотела быть гражданкой Рейха и жить в Рейхе. И я задаюсь вопросом: быть может, последней каплей для Эмми — для этой красивой, странной, сердитой женщины — оказалось то, что единственное в ее жизни место, где она всегда могла наслаждаться свободой, внезапно превратилось в западню?

Элизабет получила телеграмму о смерти матери два дня спустя. Игги и Рудольф в Америке узнали спустя еще три дня. Эмми похоронили на церковном кладбище в деревушке неподалеку от Кевечеша. И мой прадед Виктор остался совсем один.