Таков и мой Шарль: без устали показывающий книги и картины молодым друзьям, в том числе Прусту, проницательно и честно пишущий о предметах и скульптурах, заставляющий мир вещей оживать. Мне тоже это знакомо. Так было и со мной: благодаря Шарлю я впервые увидел Берту Моризо и научился отступать на шаг, а потом снова приближаться. Так я научился слушать Массне, разглядывать ковры Савонри и понял, что японские лаковые шкатулки стоят потраченного на них времени. Я беру одно за другим нэцке Шарля и пытаюсь представить, как он выбирал их. Думаю об его сдержанности. Он ведь принадлежал к этому блистательному парижскому миру, так и не перестав быть российским подданным. Он навсегда сохранил для себя этот потайной тыл.
У Шарля, как и у его отца, было слабое сердце. В 1899 ему исполнилось пятьдесят лет. Тогда Дрейфуса вернули с Чертова острова для повторного судебного фарса. В том же году Жан Патрико выполнил изящный гравированный портрет задумавшегося Шарля с опущенными глазами, аккуратной, как всегда, бородкой, с жемчужной булавкой в галстуке. Его все больше занимала музыка, и теперь он покровительствовал музыкальному обществу
Шарль стал меньше писать, однако педантично исполнял свои обязанности в «Газетт», отбирая материалы для публикации, «никогда не опаздывая, тщательно просматривая каждую статью, вникая во все детали, вечно стремясь к совершенству», с удовольствием привлекая к работе новых авторов.
У Луизы теперь был новый любовник. Шарля сменил испанский кронпринц Альфонс: он тридцатью годами моложе ее, с каким-то слабовольным лицом, — но все-таки будущий король.
На пороге нового века двоюродный брат Шарля в Вене собрался жениться. Шарль знал Виктора фон Эфрусси с детства — с той поры, когда все поколения семьи еще жили вместе, под одной крышей, и вечерами собирались и обсуждали предстоящий переезд в Париж. Виктор был тем скучающим мальчиком, младшим из кузенов, для которого Шарль рисовал шаржи на слуг. Внутри клана сохранялись крепкие узы, и Шарль с Виктором продолжали видеться друг с другом на семейных встречах в Париже и в Вене, в пору каникул — в Виши и Санкт-Морице, летом — у Фанни в шале Эфрусси. А еще их объединяла Одесса — город, где оба родились, отправная точка, которую обычно обходили молчанием.
Все три парижских брата посылают свадебные подарки Виктору и его молодой невесте, баронессе Эмми Шей фон Коромла. Новобрачные собираются поселиться в огромном дворце Эфрусси на Рингштрассе.
Жюль и Фанни отправляют им красивый письменный стол в стиле Людовика XVI, украшенный маркетри, с ножками, сужавшимися книзу и заканчивавшимися позолоченными копытцами.
Игнац дарит картину кисти старого голландского мастера, изображавшую два корабля во время шторма. Возможно, зашифрованная шутка закоренелого холостяка.
Шарль шлет особый, по-парижски впечатляющий подарок: черную витрину с полками, застланными зеленым бархатом, и зеркальным задником, в котором отражаются 264 нэцке.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Вена (1899–1938)
Die Potemkinische Stadt[*]
В марте 1899 года щедрый свадебный подарок Шарля Виктору и Эмми осторожно запаковывают, и он покидает авеню д’Иена, разлучается с золотым ковром, с ампирными креслами и картинами Моро. Поездка нэцке по Европе заканчивается во дворце Эфрусси в Вене, на углу Рингштрассе и Шоттенгассе.
Пора уже перестать прогуливаться с Шарлем и читать о парижских интерьерах, пора браться за «Нойе фрайе прессе» и сосредоточиться на венской уличной жизни на рубеже веков. Уже октябрь, и я вдруг понимаю, что провел с Шарлем почти год — гораздо дольше, чем рассчитывал вначале: очень много времени ушло на чтение о деле Дрейфуса. В библиотеке мне даже не приходится перемещаться на другой этаж: залы французской и немецкой литературы расположены рядом.
Мне не терпится узнать, куда же переехали самшитовый волк и тигр из слоновой кости. Я беру билет до Вены, чтобы взглянуть на дворец Эфрусси.