Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие

В Вене это не редкость. Здесь все немного иначе, чем в Париже. Вена — город, где в ресторанах есть chambres séparées[52], где можно есть и одновременно соблазнять, как у Шницлера в «Хороводе» (Reigen): «Отдельный кабинет в ресторане ‘У Ридхофа’. Обстановка скромного элегантного уюта. Зажжен газовый камин. На столе — остатки еды: кремовые пирожные, фрукты, сыр и т. д. Венгерское белое вино. МУЖ курит гаванскую сигару, откинувшись на спинку в углу дивана. МИЛОЕ ЮНОЕ СОЗДАНИЕ сидит в кресле рядом с ним, с явным удовольствием снимая ложечкой взбитые сливки с пирожного». В Вене на рубеже веков существует целый культ süße Mädel[53] — «простых девушек, которые жили ради флирта с молодыми людьми из хороших домов». Кругом отчаянно флиртуют. В 1911 году пользуется бешеным успехом новая опера Штрауса «Кавалер розы» (на либретто Гофмансталя), где действующие лица, к потехе публики, одинаково легко меняются костюмами, любовниками и шляпками. У Шницлера возникают трудности, сознается он в дневнике, в котором описывает свои интимные встречи: не справляется с запросами двух своих любовниц.

От секса в Вене никуда не деться. На тротуарах толпятся проститутки. Они же дают объявления на последней странице «Нойе фрайе прессе». Продается и покупается все и вся. Карл Краус цитирует подобные объявления в своем «Факеле»: «Ищу спутницу для путешествий, молодую, приятную, независимую христианку. Писать на имя ‘Перевертыша 69’, до востребования, Габсбургергассе». О сексе толкует Фрейд. В «Поле и характере» Отто Вейнингера, культовой книге 1903 года, говорится, что женщины аморальны от рождения и потому нуждаются в руководстве. Секс становится золотом на картинах Климта («Юдифь», «Даная», «Поцелуй»), таит угрозу в нагромождении тел у Шиле.

Чтобы быть в Вене современной женщиной, être dans le vent[54], нужно привносить известную свободу в свою семейную жизнь. Некоторые из тетушек и кузин Эмми выходят замуж по расчету: например, ее тетя Анни. Всем известно, что настоящим отцом кузенов Эмми, близнецов Герберта и Витольда фон Шей фон Коромла, является граф Ганс Вильчек. Граф Вильчек красив и весьма обаятелен. Он занимается географическими исследованиями и финансирует экспедиции в Арктику. Он дружил с покойным кронпринцем Рудольфом, и в его честь названы острова.

Я отложил свое возвращение в Лондон. Я наконец-то напал на след завещания Игнаца, и мне хочется узнать, как он распорядился состоянием. «Адлер», венское генеалогическое общество, открыто для своих членов и гостей только по средам, после шести вечера. Помещения, которые оно занимает, находятся за большим залом на втором этаже здания по соседству с домом, где жил Фрейд. Я нагибаюсь, проходя в дверь, и оказываюсь в длинном коридоре, увешанном портретами венских бургомистров. Слева стоят стеллажи с картотекой смертей и некрологов, справа — аристократия, выпуски «Дебретта» и «Готского альманаха». Все прочее и все прочие — дальше, прямо. Наконец, я вижу людей, которые занимаются розысками, носят папки, переписывают что-то из гроссбухов. Я не знаю, как выглядят обычные генеалогические общества, но здесь меня удивляют неожиданные взрывы хохота и громкое перекрикивание ученых между собой, когда кто-нибудь просит помочь ему расшифровать неразборчивый почерк.

Я очень деликатно осведомляюсь о дружеских связях моей прабабушки, Эмми фон Эфрусси, урожденной Шей фон Коромла, около 1900 года. Сотрудники очень оживляются. Оказывается, дружеские связи Эмми столетней давности — вовсе не секрет, и все ее любовники известны: кто-то называет кавалерийского офицера, кто-то — венгерского князя-повесу. Это ведь Эфрусси держала одинаковую одежду в двух домах, чтобы у нее всегда был выбор: где начать день — у мужа или у любовника? Сплетни живы до сих пор: похоже, венцы вообще не признают никаких тайн. И я мучительно остро ощущаю себя англичанином.

Я думаю о Викторе — человеке, у которого ненасытным сексуальным аппетитом отличались и отец, и брат, — и мысленно вижу, как он, сидя за столом в своей библиотеке, вскрывает серебряным ножом коричневый сверток с книгами, присланный его поставщиком из Берлина. Я вижу, как он достает из жилетного кармана тонкие спички для сигар. Я вижу, как по дому быстро пробегают волны оживления, будто вода стекается в озерца, а потом снова вытекает оттуда. Единственное, чего я никак не могу вообразить, — это как Виктор в гардеробной Эмми заглядывает в витрину, отпирает ее и вынимает оттуда нэцке. Я даже не уверен, что в его привычке было разговаривать с Эмми, пока та одевалась, а вокруг нее суетилась Анна. Я вообще не понимаю, о чем они могли разговаривать. О Цицероне? О шляпках?