Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие

Август семья проводит в Кевечеше. Из садовников осталось всего двое, они старики, и розы на длинной веранде в запустении. Двадцать второго сентября Гизела, Элизабет и тетя Герти слушают в Опере «Фиделио». Двадцать пятого они смотрят в Бургтеатре «Гильдебранда», и Элизабет отмечает в своем блокноте, что в зале присутствовал эрцгерцог. Бразилия объявляет войну Австрии. Восемнадцатого октября чехи захватывают Прагу, отказываются признавать власть Габсбургов и провозглашают независимость. Двадцать девятого октября Австрия просит у Италии перемирия. В десять часов вечера второго ноября появляется сообщение о том, что из лагеря для интернированных под Веной сбежали итальянские военнопленные и что они вот-вот ворвутся в город. В 22.15 уточняют: их десять или тринадцать тысяч, и к ним присоединились русские пленные. В кафе на Рингштрассе появляются гонцы, которые приказывают офицерам докладывать обо всем в полицейские штабы. Многие так и делают. Двое офицеров кричат людям, выходящим из Оперы, чтобы те поскорее возвращались домой и запирали двери. В одиннадцать часов начальник полиции обсуждает с военными оборону Вены. К полуночи министр внутренних дел сообщает: донесения сильно преувеличены. К рассвету власти признают, что это очередной слух.

Третьего ноября Австро-Венгерская империя перестает существовать. На следующий день Австрия заключает перемирие. Элизабет вместе с кузеном Фрицем фон Либеном смотрит в Бургтеатре «Антигону». Девятого ноября кайзер Вильгельм отрекается от престола. Двенадцатого император Карл бежит в Швейцарию, и Австрия становится республикой. Теперь мимо дворца Эфрусси целый день идут толпы людей, многие с красными флагами и транспарантами, и сходятся к Парламенту.

Девятнадцатого ноября у Эмми рождается сын.

У него светлые волосы и голубые глаза. Его называют Рудольфом Иосифом. Трудно придумать более грустное, ностальгическое имя для мальчика в те дни, когда рушится империя.

Жизнь очень, очень трудна. В городе свирепствует грипп, и молока не достать. Эмми нездоровится: ведь Игги родился двенадцать лет назад, а первый ее ребенок — восемнадцать. Беременность во время войны проходила нелегко. Виктору пятьдесят восемь лет, а он неожиданно вновь сделался отцом. Помимо всех прочих сложностей, которые привнесло в жизнь семьи рождение нового малыша (а сложностей этих очень много), Элизабет ждет оскорбительное открытие: многие думают, что это ее ребенок. Как-никак, ей уже восемнадцать, а ее мать и бабушка рано обзавелись детьми. Ходят сплетни: мол, Эфрусси пытаются соблюсти приличия.

В своих коротких воспоминаниях о том периоде она пишет о беспорядках: «Я мало что помню: мне запомнилось только, что нас мучили тревога и страх».

Но дальше она приписывает последнюю, полную торжества строчку: «Тем временем я поступила в университет». Ей удалось вырваться. Она все-таки перешла Рингштрассе.

Буквально равен нулю

В 1918 году в Вене было особенно холодно, и белая фарфоровая печь в углу гостиной — единственная в доме, которую можно топить круглые сутки. Во всех остальных помещениях — в столовой, в библиотеке, в спальнях и в гардеробной с нэцке — царит стужа. От ацетиленовых ламп исходит вредный запах. В ту зиму венцам приходилось добывать дрова, рубя в лесу деревья. Рудольфу едва исполнилось две недели, когда в «Нойе фрайе прессе» написали: «В некоторых окнах видно лишь слабое мерцание света. Город погрузился во тьму». И — почти немыслимо — исчез кофе, вместо него осталась «безымянная смесь, отдающая… мясным экстрактом и лакрицей. Чай (разумеется, без молока и лимона) немногим лучше, если свыкнуться с привкусом олова». Виктор отказывается его пить.

Когда я пытаюсь представить себе, как жила семья в те первые недели после поражения, то вижу, как по улицам летят клочья бумаги. Вена всегда была очень опрятным городом. А теперь всюду висят афиши и плакаты, на демонстрациях раздают листовки. Игги вспоминал, как до войны он однажды бросил бумажную обертку от мороженого на посыпанную гравием дорожку в Пратере и как его отчитала за это няня, а потом еще выбранили какие-то мужчины в эполетах. Теперь же по пути в школу он проходил по замусоренным, неубранным улицам шумного, задиристого города. Афишные тумбы — трехметровые цилиндры с башенкой наверху — венцы использовали теперь для развешивания бесчисленных обращений к «христианским жителям Вены», к «согражданам», к «братьям и сестрам по борьбе». Все эти многословные воззвания срывались и заменялись новыми. Вена стала беспокойным и крикливым местом.