Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие

Нельзя сказать, что Эмми, старшие дети и маленький Рудольф в прямом смысле слова нуждались. Семье даже не пришлось ничего продавать, чтобы купить еду или дрова. Но теперь все, чем они владели, ограничивалось содержимым их просторного дома. Нэцке по-прежнему стояли в своей лакированной витрине в гардеробной, и Анна, приходя в эту комнату, чтобы поставить на туалетный столик цветы, по-прежнему смахивала с фигурок пыль. На стенах по-прежнему висели гобелены и картины старых голландских мастеров. По-прежнему натиралась французская мебель, заводились часы, подрезались фитили свечей. Севрский фарфор по-прежнему стоял на выстланных льном полках в посудном шкафу, сервиз к сервизу. В сейфе по-прежнему хранился золотой обеденный сервиз с буквами «E» и горделивым кораблем под парусами. Во дворе по-прежнему стоял автомобиль. Но жизнь предметов внутри дворца стала менее подвижной. Мир претерпел Umsturz — переворот, и это придало какую-то тяжесть вещам, составлявшим их жизнь. Теперь вещи нужно было беречь, даже лелеять, а ведь раньше они служили просто задником — золоченым, лаковым фоном для бурной светской жизни. То, что раньше не знало ни счета, ни меры, наконец-то узнало очень точный счет.

Произошли гигантские сдвиги: раньше все было лучше, полнее. Пожалуй, именно тогда появились самые ранние признаки ностальгии. Мне начинает казаться, что хранить вещи и терять их — это не полярные противоположности. Например, ты хранишь эту серебряную табакерку в память о том, что когда-то, целую жизнь назад, был секундантом на одной дуэли. Или хранишь браслет, подаренный возлюбленным. Виктор и Эмми сохранили все — всю свою собственность, все эти ящики шкафов и комодов, набитые вещами, все многочисленные картины на стенах, — но утратили ощущение, что будущее таит для них безграничные возможности. Вот в этом и заключалась для них основная потеря.

Вена погрязла в ностальгии. Ностальгия ворвалась и в дубовые двери дома Эфрусси.

«Сумей себя пересоздать и ты»

Первый семестр студенческой жизни Элизабет оказался очень беспорядочным. Финансовое положение Венского университета было настолько плачевным, что ему пришлось обращаться за помощью к Австрии в целом и к Вене в частности: «Если университет в скорейшем времени не получит помощи, то он неизбежно опустится до уровня заурядной высшей школы. Профессора получают жалованье, на которое не прокормиться… Библиотека не в состоянии функционировать». Годового дохода преподавателя, отмечал заезжий ученый, не хватало даже на покупку костюма и нижнего белья для себя и одежды для жены и ребенка. В январе 1919 года лекции были отменены, потому что кончилось топливо для обогрева лекционных залов. И вот на таком фоне полным ходом шли горячие научные споры. Вопреки обстоятельствам, это было поистине фантастическое время для учебы: в ту пору переживали расцвет австрийские (или венские) школы экономики, теоретической физики и философии, юриспруденции, психоанализа (под началом Фрейда и Адлера), истории и искусствоведения. Каждая из этих школ являла собой пример напряженной научной мысли и отчаянного соперничества.

Элизабет решила изучать философию, юриспруденцию и экономику. В некотором смысле, это был очень еврейский выбор: среди преподавателей всех трех дисциплин было много евреев. По официальным данным, евреи составляли треть преподавательского состава. Быть юристом, адвокатом в Вене значило быть интеллектуалом. И она была именно интеллектуалкой, эта восемнадцатилетняя девушка с прямодушным, целеустремленным, сосредоточенным лицом, в белой крепдешиновой блузке с черным галстуком. Таким образом, она обозначила четкую границу между собой — и прерывисто-эмоциональным миром своей матери. По ту сторону границы осталась и медленно возрождавшаяся домашняя жизнь во дворце, детская, горластый брат-младенец и прочая суета.

Элизабет выбрала себе наставником грозного экономиста Людвига фон Мизеса, за которым в университете закрепилось прозвище der Liberate — господин Либерал. Этот молодой экономист убеждал в невозможности построить социалистическое государство. И пускай по улицам Вены расхаживали коммунисты — Мизес экономически доказывал их неправоту Он основал небольшой кружок — privatissimum — и вел семинары, на которых ученики выступали с докладами. Двадцать шестого ноября 1918 года, спустя неделю после рождения Рудольфа, Элизабет сделала свой первый доклад: он был посвящен теории процента Карвера. Студентам Мизеса запомнилось, с какой серьезностью проводились эти семинары, положившие начало знаменитой школе экономики свободного рынка. У меня сохранились студенческие работы Элизабет, посвященные Inflation und Geldknappkeit[62] (пятнадцать страниц мелкого курсива), «Капиталу» Маркса (тридцать две страницы) и Джону Генри Ньюмену (тридцать восемь страниц).