Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие

Девятого апреля Гитлер возвращается в Вену. Его кортеж проезжает через весь город и въезжает на Ринг. В полдень на балкон Ратхауса — здания Ратуши, которое теперь уже стоит на Адольф-Гитлер-платц, — выходит Геббельс, чтобы огласить результаты плебисцита. «Я объявляю этот день днем великого Германского Рейха»: 99,77 % австрийцев проголосовало за признание Аншлюса.

Двадцать третьего апреля объявляют бойкот еврейских магазинов. В тот же день во дворец Эфрусси являются гестаповцы.

«Неповторимая возможность»

Как я могу писать о том времени? Я читаю мемуары, дневники Музиля, смотрю на фотоснимки улиц, сделанные в тот самый день, на следующий день, днем позже. И читаю венские газеты. Во вторник пекарня «Хермански» начала выпекать «арийский» хлеб. В среду увольняют адвокатов-евреев. В четверг неарийцев исключают из футбольного клуба «Шварц-Рот». В пятницу Геббельс раздает бесплатные радиоприемники. Появляются в продаже «арийские» бритвенные лезвия.

У меня есть паспорт Виктора со всеми штампами и тонкая пачка писем, которыми обменивались тогда члены семьи. Я раскладываю все это перед собой на длинном столе. Я перечитываю их снова и снова, мне хочется, чтобы они рассказали мне, как все это было, что чувствовали тогда Виктор и Эмми, сидя в доме на Ринге. У меня есть папки с выписками из архивов. Но я понимаю, что не смогу собраться с мыслями, оставаясь в Лондоне, сидя в библиотеке. Поэтому я снова еду в Вену, во дворец.

Я стою на балконе третьего этажа. Я привез с собой нэцке (на этот раз светло-коричневый каштан из слоновой кости, один из трех, с небольшим белым пятнышком) и ловлю себя на том, что постоянно тереблю его в кармане, верчу пальцами. Я крепко хватаюсь за перила балконной ограды, гляжу вниз, на мраморный пол, и думаю о туалетном столике Эмми, который когда-то полетел туда. И думаю о нэцке, оставшихся непотревоженными в своей витрине.

Я слышу, как с Рингштрассе в арку входит группа бизнесменов (они идут сюда на деловую встречу), доносятся обрывки их разговора и смех, и я слышу, как вместе с ними внутрь проникают отголоски уличного шума. И эти голоса вдруг напоминают мне рассказ Игги. Он говорил, что старый привратник, герр Кирхнер, который распахивал ворота и отвешивал низкий поклон, чтобы позабавить детей, в день прихода нацистов просто ушел и оставил ворота на Рингштрассе широко открытыми.

В них решительно входят шестеро гестаповцев в безукоризненной форме.

Вначале они ведут себя довольно вежливо. У них приказ обыскать помещение, так как есть основания подозревать, что еврей Эфрусси поддерживал кампанию Шушнига.

Начинается обыск. Обыскивают все: выдвигаются все до одного ящики, вынимается содержимое всех шкафов, каждое украшение внимательно осматривается. А знаете, сколько там добра, в этом доме, сколько ящиков и в скольких комнатах? Гестаповцы очень методичны. Они не спешат. В этот раз — никакой дикости. Они роются в ящиках маленьких столов в салоне, просматривают бумаги. Кабинет подвергается детальному осмотру. В поисках улик просматриваются все каталоги инкунабул, просеиваются письма. Прощупывается каждый ящик итальянского шкафа. Книги снимают с библиотечных полок, просматривают и бросают. Лезут в бельевые шкафы. Снимают со стен картины и проверяют подрамники. В столовой сдергивают со стен гобелены, за которыми когда-то любили прятаться дети.

Обыскав все двадцать четыре комнаты семейной квартиры, кухни и столовую для слуг, гестаповцы требуют ключи от сейфа, от комнаты для серебра и от кладовой с фарфором, где высятся целые колонны тарелок, сервиз к сервизу. Еще им нужен ключ от чулана в углу, где лежат коробки со шляпами, чемоданы, ящики с детскими игрушками, детские книжки, сказки в издании Эндрю Лэнга. Им нужен ключ от шкафа в гардеробной Виктора, где он хранит письма от Эмми, от отца, от своего старого наставника, герра Весселя, этого доброго пруссака, который прививал ему любовь к немецким ценностям, читал с ним Шиллера. Гестаповцы забирают и ключи от банковского кабинета Виктора.

И все эти вещи, весь этот мир вещей, — а это целая семейная география, это напоминания об Одессе, о каникулах в Петербурге, в Швейцарии, на юге Франции, в Париже, Кевечеше, Лондоне, — просматривается и подвергается описи. Каждый предмет, каждый эпизод вызывает подозрения. Тому же испытанию подвергаются все еврейские семьи в Вене.

В конце многочасового обыска гестаповцы быстро совещаются, а затем объявляют: еврей Виктор Эфрусси обвиняется в том, что он оказал кампании Шушнига денежную помощь в размере пяти тысяч шиллингов, а потому является врагом государства. Его и Рудольфа арестовывают и уводят.

Эмми позволяют занимать две комнаты в задней части дома. Я захожу в эти комнаты. Они маленькие и очень темные — там высокие потолки, и лишь немного света со двора проникает внутрь сквозь мутное окно над дверью. Ей не разрешается пользоваться главной лестницей, не разрешается входить в свои прежние комнаты. У нее нет прислуги. Теперь у нее есть только та одежда, что на ней.