Заяц с янтарными глазами

Западным людям может показаться, что различие в шлифовке зависит лишь от некой формулы и ее применения. На самом деле шлифовка — это очень важный процесс в изготовлении хорошего нэцке. Она включает целый ряд этапов: вываривание, просушка, натирание различными ингредиентами и материалами. Вся рецептура хранится в тайне. Для качественной шлифовки требуется три или четыре дня кропотливого труда и заботы. Густую, сочную коричневую полировку раннего Тоёдзаку, хоть она и хороша, все же не назовешь ослепительно превосходной.

И вот я вынимаю своего тигра с инкрустированными глазами из желтого рога работы раннего Тоёдзаку из Тамба. Этот резчик работал с отличной, плотной самшитовой древесиной и славился умением живо изображать животных. У моего тигра полосатый хвост, заброшенный, будто ремень кнута, на спину. Я повсюду ношу его с собой — день или два, и однажды по глупой забывчивости оставляю его на листках с выписками в книгохранилище на пятом этаже (биографии, К — S) Лондонской библиотеки, когда ухожу в буфет выпить кофе. Но когда я возвращаюсь, он стоит на прежнем месте, мой совсем не ослепительный тигр с сияющими глазами на сочно-коричневой хмурой морде.

Он сама угроза. Он отпугнул других посетителей.

Кода. Токио, Одесса, Лондон (2001–2009)

Дзиро

Я снова в Токио. Я иду от станции метро и прохожу мимо автоматов с изотоническими напитками. Сентябрь. Я не был здесь уже пару лет. Раньше этих автоматов здесь не было. Кое-что в Токио меняется медленно. Бок о бок с серебристыми кондоминиумами сохраняются обветшалые деревянные дома с бельем на веревках. Миссис Икс в ресторане суши моет ступеньки.

Как всегда, я останавливаюсь у Дзиро. Ему немного за восемьдесят, и он очень активен. Конечно, он посещает Оперу и театр. Несколько лет он обучался гончарному делу и теперь сам лепит чайные чашки и маленькие плошки для соевого соуса. За пятнадцать лет, что прошли после смерти Игги, Дзиро ничего не сдвинул с места в его квартире. Ручки по-прежнему в стакане, пресс-папье — посередине письменного стола. Здесь я останавливаюсь.

Я привез магнитофон, и мы некоторое время возимся с ним, а потом бросаем. Смотрим новости, выпиваем, съедаем по тосту с паштетом. Я приехал на три дня, чтобы заново расспросить Дзиро о его жизни с Игги, уточнить кое-что на тот случай, если мне неправильно запомнилось что-то из истории нэцке. Я хочу убедиться в том, что правильно помню, как впервые встретились Игги с Дзиро, и название той улицы, где стоял их первый дом. Это один из тех разговоров, которые непременно должны состояться, но я волнуюсь, как бы он не вышел чересчур формальным.

После долгого перелета у меня расстроены биоритмы, и я просыпаюсь в половине четвертого утра. Варю себе кофе. Пытаясь подыскать себе какое-нибудь чтение, осматриваю книжные полки Игги, где стоят детские книжки из Вены и множество томов Лена Дейтона рядом с Прустом. Я беру несколько старых выпусков «Архитектурного дайджеста» (мне нравится эффектная реклама «Крайслер» и виски «Чивас Ригал») и нахожу между июньским и июльским номерами за 1966 год конверт с очень старыми документами официального вида на русском языке. Я не уверен, что мне под силу справиться с очередными сюрпризами в конвертах.

Я гляжу на картины, спасенные из венского дворца, — те, что когда-то висели в кабинете Виктора в конце коридора, и на золотую ширму с ирисами, купленную Игги в Киото в 1950-х годах. Я беру в руки старинную китайскую чашу с глубоко вырезанными лепестками. Поверх резьбы еще видна зеленая глазурь. Я знаю ее уже тридцать лет — и все не могу налюбоваться.

Эта комната так долго была частью моей жизни, что мне трудно разглядывать ее, как-то дистанцироваться от нее. Я не могу составить ее опись — в отличие от комнат Шарля на рю де Монсо и на авеню д’Иена, в отличие от венской гардеробной Эмми.

Я засыпаю на рассвете.