И он как будто оживает в этой своей комнате. Эти цвета — черный сюртук, черный цилиндр, рыжеватая борода — предстают на текучем фоне из фантастических полотен, оживляемом ослепительной вспышкой самого яркого пятна — желтого кресла. Невольно приходит в голову мысль, что это кабинет человека, который не просто испытывает потребность в цвете, но выстраивает вокруг него свою жизнь. Этот человек показывается на рю де Монсо в черной, почти раввинской «униформе», а между тем за дверью кабинета он ведет совершенно другую жизнь.
Чем же можно было заниматься в подобном кабинете?
Жюль Лафорг поступил на службу к Шарлю 14 июля 1881 года. Он проработал в этом кабинете все лето, засиживаясь за полночь. А платил ему этот еврейский Меценат, отмечаю я с некоторой суровостью, очень скупо. Это глазами Лафорга мы смотрим на Шарля, заканчивающего свою книгу: «Камень за камнем, Вы медленно и упорно возводили пирамиду, которая послужит опорой для Вашего прекрасного бородатого памятника». На клочке бумаги, предназначавшемся для мусорной корзины, Лафорг изобразил себя рядом со своим патроном. Лафорг — коротышка с пышными волосами — вышагивает впереди, выставив согнутые руки и ноги, выпуская клубы дыма, а позади него идет чинный, осанистый, высокий, монументальный Шарль с ассирийским профилем. Получилась отличная карикатура.
Лафорг обожает Шарля и поддразнивает его. Ему очень хочется проявить себя на этой своей первой должности. «Ну а теперь, о ученый денди с рю де Монсо, что Вы затеваете? Я всегда проглядываю “Газетт” и “Ар”. Что вы замышляете, сидя там между “Лягушатником” Моне, “Константеном Ги” Мане и… археологическими причудами Моро? Поведайте мне».
Лафорг с удовольствием вспоминает о «нашей» комнате, прощаясь, просит «передать привет Моне — Вы сами знаете, какой именно картине». Лето, проведенное с Шарлем, познакомило его с импрессионизмом — и это знакомство позже подтолкнуло его к поискам нового поэтического языка. Он пробует написать нечто вроде стихотворения в прозе, называет его «Гитара» и посвящает Шарлю. Но, разумеется, и сами эти описания Шарлева кабинета — тоже стихотворения в прозе. Там очень точно передано смешение цветов,
Шарль был очень привязан к Лафоргу. После того долгого лета в Париже он нашел молодому человеку работу в Берлине — читать по-французски императрице (у Шарля был впечатляюще широкий круг светских знакомств); он писал ему, посылал деньги, давал советы, критиковал, а затем помог опубликоваться. Шарль сохранил больше тридцати писем того времени от Лафорга, а после преждевременной смерти поэта от туберкулеза опубликовал их в журнале «Ревю бланш».
Читая письма, ощущаешь, будто сам попал в тот кабинет. Мне хотелось оказаться там, рядом с нэцке, и я опасался, что так никогда и не проникну по ту сторону чинной описи роскошного интерьера, принадлежавшего «знатоку» Шарлю. Я опасался, что не сумею целиком воссоздать его жизнь, отталкиваясь лишь от известных мне предметов обстановки. В этой комнате, как и в сочинениях Лафорга, происходят неожиданные сцепления и расцепления. Мне удается расслышать их полуночные разговоры, то и дело уходящие в сторону, — и наконец-то мне удается проникнуть туда, в заветную комнату.
Все в этом салоне пропитано напряженными чувствами. Трудно не испытывать оживление в комнате, наполненной образами свободы и неги: вот сельские пейзажи, молодые женщины, вот девочка-цыганка, купальщики на Сене, вот бродяга в переулке, которому некуда идти, вот роскошный фавн среди узорного шитья — и все эти занятные, озорные, осязаемые нэцке.
Спаржа месье Эльстира
Я снова в библиотеке — и снова в раздумье. Я раскрываю книгу Шарля «Альбрехт Дюрер и его рисунки», и на меня глядит автопортрет Дюрера — христоподобный, с длинными волосами и бородой. В этом взгляде есть какой-то вызов. Я провел очень много времени, размышляя о том, как тщательно продуманная, полная изящных мыслей работа Шарля, снабженная всеми этими грамотно составленными таблицами и списками, могла быть написана в том самом кабинете, где на стене висела картина Моне, изображавшая ветреный летний день.