Заяц с янтарными глазами

Экономика рушилась, и «со всех концов света съезжались крикуны, спешившие скупить банки, фабрики, драгоценности, ковры, произведения искусства или земельные угодья, и не последними среди этих людей были евреи. Иностранные хищники, мошенники и жулики валом валили в Вену и приносили с собой чумную заразу». Таковы исторические декорации немого фильма 1925 года «Безрадостный переулок» (Die Freudlose Gasse). Фары машин освещают ночную очередь, выстроившуюся у мясной лавки. «Прождав всю ночь, многие возвращаются с пустыми руками». Некий горбоносый «международный спекулянт» замышляет обесценить акции добывающей компании, а государственный служащий, вдовец (можно ли придумать венский стереотип, больше бьющий на жалость?), тратит пенсию на покупку ценных бумаг — и теряет все. Его дочь (Грета Гарбо) — девушка с запавшими глазами, ослабевшая от голода — вынуждена работать в кабаре. Помощь приходит от симпатичного сотрудника Красного Креста — благородного человека, который снабжает несчастных консервами.

В те годы антисемитизм в Вене только окреп. Конечно, можно было слышать отголоски всех этих демонстраций, шумные тирады против «засилья проклятых восточных евреев», но Игги вспоминал, что они всегда смеялись над этим — как смеялись и над массовыми шествиями молодежи, гордо вырядившейся в военную форму, или австрийцев в национальных крестьянских костюмах — альпийских платьях и кожаных штанах. Такие парады устраивались очень часто.

Особенно страшны были Krawalle[62] — шумные, свирепые ссоры и драки, происходившие на ступенях университета между заново возродившимися пангерманскими студенческими братствами, Burschenschaften, и студентами из числа евреев или социалистов. Игги вспоминал, как отец однажды весь побелел от гнева, когда увидел, что Игги с Гизелой наблюдают из окна гостиной за одним из таких кровавых побоищ. «Не смейте показываться им на глаза!» — закричал Виктор. А ведь раньше он никогда не повышал голоса.

Под лозунгом «Очистим австрийские Альпы от евреев!» Немецко-австрийское альпийское общество исключило из своих рядов всех евреев. (Члены общества могли пользоваться сотнями горных хижин, где можно было переночевать и приготовить кофе на плите.)

Игги и Гизела, как многие их ровесники, ходили в горы в начале лета. Они приезжали на поезде в Гмунден, а дальше шли пешком — с рюкзаком за плечами, с альпенштоком и спальным мешком, с плиткой шоколада, горсточкой молотого кофе и сахара в бумажном коричневом кульке. Молоко, булочки и полукружье желтого сыра можно было купить у крестьян. Они наслаждались тем, что выбрались из города на природу. И вот однажды, рассказывал мне Игги, мы отправились в такой поход вместе с другом Гизелы, и сумерки застигли нас высоко в Альпах. Уже похолодало, но мы набрели на горную хижину. Внутри было полно студентов, которые сидели вокруг печки и шумно веселились. Они попросили нас показать членские карточки, а затем велели убираться. Они заявили, что евреи портят горный воздух.

Все обошлось, сказал Игги, мы нашли в темноте какой-то сарай ниже, в долине, а у нашего приятеля, Франци, была карточка, и он переночевал в хижине. Мы никогда не упоминали об этом случае.

Не говорить об антисемитизме еще можно было, но не слышать о нем было нельзя. В Вене не было политического консенсуса относительно того, что позволено говорить политикам. Доказательством тому послужила вышедшая в 1922 году книга писателя-провокатора Гуго Беттауэра «Город без евреев: роман о послезавтрашнем дне». В этом обескураживающем романе он рассказывает о Вене, измученной послевоенной нищетой, и об обретающем влияние демагоге, докторе Карле Швертфегере (под его личиной угадывается доктор Карл Люгер). Швертфегер пытается сплотить население, прибегнув к одному простому приему: «Давайте же поглядим на нашу сегодняшнюю маленькую Австрию. В чьих руках находится пресса, а значит, и общественное мнение? В руках еврея! Кто скопил миллиарды и миллиарды с проклятого 1914 года? Еврей! Кто ворочает громадными суммами наших денег, кто сидит в директорских креслах в крупных банках, кто возглавляет практически все отрасли промышленности? Еврей! Кто владеет театрами? Еврей!» У мэра есть решение — простое решение: Австрия должна изгнать евреев. Все они, включая детей от смешанных браков, должны быть депортированы. Тех евреев, кто попытается тайно остаться в Вене, в случае поимки ждет смерть. «В час дня свистки подали знак о том, что последний поезд с евреями покинул Вену, а в шесть часов вечера… зазвонили все церковные колокола, оповещая граждан о том, что в Австрии не осталось ни одного еврея».

И дальше, после щемящих описаний разлук родственников, отчаянных сцен на вокзалах, откуда евреев увозят в запертых вагонах, рисуется печальная картина постепенного превращения Вены в убогое захолустье, ведь евреев, которые когда-то оживляли этот город, больше нет. Вена остается без театра, без газет, без сплетен, без моды и без денег — до тех пор, пока не зовет евреев обратно.