Заявка в друзья

На Пасху мать всегда приберегала что-нибудь вкусное, не задумываясь о том, что пролежав в ожидании своего часа, вкусное могло и подпортиться. Заворачивала в чистую тряпицу и прятала за образок Богоматери в надежде, что в такое святое место никто из детей не доберется. Черствым оказался и медовый пряник, которым она угостилась еще на масленицу у старшей сестры, но детвора постарше сгрызла его в два счета, а самой младшенькой Оленьке отец размочил кусочек пряника в чае. После ночной церковной службы он залезал на печь и отсыпался, а мать начинала суетиться по хозяйству, замешивала опару на пресный хлеб, шла к скотине убираться в стойлах. Закатывала повыше обшлага на рукавах, подвязывала под обвисшей полной грудью в два обхвата фартук из мешковины и тяпкой выскребала куриный помет из птичника до земляного пола, вымазанного глиной. Одинокая коза с черным пятном промеж рогов давно перестала давать молока и в затяжной меланхолии бодала хозяйку в широкое бедро, пока та перестилала соломенную подстилку, меняла в корыте воду. Козу Маньку маленькая Анютка боялась. Самым первым страхом, который врезался в детскую память огненным клеймом, оказался страх именно перед упрямым бодливым существом, которое выкормило в тифозную зиму и ее, и младшую сестру Ольку.

К семнадцатому году из небольшого хозяйства казака Захара Гороздюка осталось лишь с десяток кур и одна коза. Корова полегла от кровавого поноса, а коня из-за бедности Захар делил поровну с братом Митрофаном, пока тот вместе с конем и легкой двуколкой с расписными рессорами не подался в город на заработки. От голода спасал огород, мягкие зимы и щедрые на дожди, затяжные весны. Что успевали вырастить за лето, тем и кормились целый год, бедняки батраков не нанимали, сами батрачили. Но Захару повезло, досталось ему в наследство от отца сапожное мастерство, точный глаз и секрет выделки бычьей кожи, только быков у Гороздюков никогда не водилось, а на приобретение материала требовались деньги.

Когда черной грозой на синем небе грянула революция, а за ней гражданская война, пошло в роду деление на «красных» и «беляков», тут уж и брат на брата, и сын на отца, не разбирая, кто прав, кто виноват. Только женщины оставались безучастные, всеми силами оберегали детей и худобу, повязывая загодя голову вдовьими платками. Многие станичники ушли за генералом Врангелем, а вернулись единицы и то под скорый расстрел. В это страшное время в семье Захара народилось друг за дружкой шестеро детей, но в двадцать втором году после тифа осталось их пятеро. Пережила семья и революцию, и гражданскую войну. С бедняков новой власти брать было нечего, а вот богатые родственники потеряли все. Над станицей водрузили красный стяг, зажили по-новому.

Родители на судьбу не сетовали, работали в четыре руки, а когда подросли сыновья, Петр и Григорий, стали их приучать к хозяйству. Братья вместе пасли скотину на заливных лугах, нанимались в сенокос к зажиточным казакам, ловили рыбу, разводили птицу. Но с каждым годом жизнь становилась тяжелее, раскулачивание и продразверстка вконец разорили станицу, а неурожайное лето подкосило казаков похлеще сыромятной нагайки. В зиму морозы нагрянули без снега, сковали землю коркой льда, прошла по округе тифозная волна, пополнила погосты свежими могилами. Завыла голодная скотина в овчарнях, а через время замолчала. Издохла.

К старости бабе Нюре память все чаще возвращала картинки из того голодного, страшного детства, которое поначалу так быстро позабылось, упало на самое дно детской души в тугой, грязный ил, а потом вдруг всплыло темным пятном с радужными разводами. Пятилетняя Анюточка с большими глазами с голубой поволокой крепко запомнила мамкин плач над кукольным гробиком. Стоял он всю ночь прямо на голом столе, а одинокая свеча вместо выгоревшей лампадки освещала ту часть хаты, где, склонивши голову на черные руки, в тихом горе дремал отец, а мать, обхватив гладкие струганные досточки, баюкала самую малую Устинью, напевая загробную колыбельную. Об одном тогда жалела Анютка, что красивый красно-черный платок с растрепанными маками, который мать надевала по воскресеньям к обедне, достался не ей, а младшей сестре. С горя завернула Елена младенца в самое дорогое, что имела, и уложила в гроб.