Заявление

И действительно, перенесенная только что операция не изменила укоренившихся привычек одинокого мужчины — чересчур долго хранить в холодильнике закупленную впрок еду. Короче говоря, обычное отравление, которое к тому же еще и прошло.

Приветливость, благодарность, улыбчивость Тита Семеновича были столь непринужденны и естественны, что у Галины Васильевны не возникло никакого раздражения.

Когда осмотр закончился и стало несомненным отсутствие страшных и даже нестрашных хирургических осложнений, Тит Семенович, вполне по-здоровому, спрыгнул со своей широкой, можно сказать, почти трехспальной кровати, и предложил выпить кофе.

Все-таки настроение его явно изменилось к лучшему. Теперь стало видно, что, несмотря на браваду, несмотря на очень облегченное и, пожалуй, игривое описание своих вчерашних недугов, он на самом-то деле весьма боялся именно хирургических осложнений. Галина Васильевна если и не возродила его к жизни, то, во всяком случае, повысила тягу к жизненным проявлениям в виде бытовых подвигов — в результате и возникло предложение выпить кофе.

Они встали по обе стороны поля, называемого кроватью. Гадина Васильевна по достоинству оценила про себя гипертрофированно широкую кровать для одинокого мужчины и решила, что, возможно, подобный излишний изыск и есть орудие борьбы с внутренним комплексом одиночества.

Тит Семенович еще раз и, пожалуй, более изощренно повторил приглашение:

— Так, Галина Васильевна, прошу вас, пожалуйста… не побрезгуйте холостяцким кофейком.

Кухня была большая. Геннадий Викторович сидел за громадным столом и пил кофе.

— Вот не думала никогда, что у одинокого мужчины может быть такое количество красивеньких кастрюлек, чайничков, коробочек, баночек.

— А я люблю игрушки. Из всех поездок что-нибудь да привезу.

Так и не дождавшись согласия, Тит Семенович поставил на огонь кофеварку, приготовленную, вероятно, Геннадием.

Оба мужчины выглядели на кухне совсем по-иному, чем в комнатах, больнице, на улице. Место вообще очень влияет на человека. И наверное, не только на вид. Москвичи и ленинградцы, например, весьма различны — по разговору, по поведению, а то и по мышлению. А переехал в Саратов — и опять другим обернулся. В Москве влияет и старая криволинейность, теплота бывших деревянных переулков, будто они по сей день присутствуют и диктуют свои условия жизни, влияет и прямолинейная одинаковость нового, и асфальтовая покоробленность почвы под ногами. Ленинград порождает в человеке что-то иное чуть холодноватой каменной вычурностью, меньшими просторами и более могучей рекой. А Саратов меняет человека природой, пылью и уж совсем громадной рекой. И неизвестно, как меняет, в какую сторону, хуже ли делает, лучше ли, — но меняет. Так же… Пусть не так же, по иному, но меняет и улица, дом, контора… Или спальня, холл, кабинет. Наверное, отправь Тита Семеновича на Луну — вот уж изменился бы. А уж на кухне — он был совсем неузнаваем.

— А может, немножко коньячку, Галина Васильевна? А?

— Нет, нет, Тит Семенович, мне уже надо идти. Еще в магазин нужно. Я ведь не только доктор, я еще и мать семейства — сын и муж.

— От мужа и сына отрывать не смеем, но все же еще есть время. Сколько вашему сыну?

— Тринадцать.

— Хо! Взрослый парень. У меня тоже сын — он с матерью живет. В тринадцать лет он был абсолютно самостоятельным.

Нескольких слов было достаточно, чтобы за это время кофеварка успела зашипеть, зашуметь, как бы приглашая общество к продолжению беседы за столом. Тит Семенович быстро разлил кофе. На столе стояли сахар, банка со сгущенным молоком, сухарики домашние, наверное, чей-то подарок болеющему хозяину — маловероятно, чтоб Тит Семенович занимался еще и печением.

Галина Васильевна села к столу, а Тит Семенович открыл шкафчик и поставил на стол две бутылки: армянский коньяк «Ани» и красивый разноцветный сосуд фирмы «Боле» — «Шерри-Бренди».

«Ани» сейчас, очевидно, всюду появился, — подумала Галина Васильевна. — Нашим мужикам в эти дни все время больные несут этот коньяк. Вот и у него тоже.

— А «Шерри-Бренди» — это очень вкусно…

— Может, соблазнитесь, Галина Васильевна?

— Коньяк, безусловно, нет, но вот от «Шерри-Бренди» отказаться сил нет.

— Ну вот и прекрасно. А мне под наблюдением оперировавшего хирурга можно отведать коньячку? Ну самую малость?..

— Немножко вам можно и без хирургов. Вот только вчерашнее отравление?.. Впрочем, дезинфекция…

Все были довольны. Хозяин налил доктору ликер, себе коньяк, а…

— Гена, может, чуть-чуть, символически?..

— На такси я и сам могу отвезти, Геночка. Твоя машина закончилась. Тебе остается лишь пить да есть. А скоро, наверное, Галина Васильевна разрешит мне и самому сесть за руль.

— Нет, нет. Спасибо большое, дорогие больные и здоровые, но я не могу, у меня дела: магазин, семья и всякое прочее. А за руль уже можно.

— Галина Васильевна, тогда разрешите зарезервировать возможность обеда на будущее? Прошу вас? Обед за мной.

— Решим еще.

— По крайней мере, разрешите ли вы мне позвонить вам?

— Конечно. У вас телефон есть мой?

— Больничный.

— Ну и хорошо.