Заявление

Зоя Александровна вытащила из хозяйственной сумки журнал «Хирургия»:

— Читайте, читайте. И я посмотрю журнал. Сейчас взяла его из ящика, — стала просматривать содержание.

Вадим Сергеевич уставился в окно, но через некоторое время все же вытащил из кармана газету, на этот раз «Красную звезду», и раскрыл ее на весь разворот. Может, он решил, что перед начальством лучше проявить себя интересующимся нашей армией, а не спортом.

Галина, Васильевна опять раскрыла книгу, но после первых же строк, которых она даже не осознала, почему-то стала вспоминать свое детство. Почему? Может, прочла о девочках Буэндиа? Кто его знает, какими путями приходят в наши головы картины и образы прошлого? Что побуждает нас иногда, скажем, глядя в небо или на новый дом, вспоминать первый день войны или первую любовь? Прочла слово — девочка, прочла имя — Урсула, неизвестно почему, по каким неисповедимым законам в памяти ее возник вдруг Дом пионеров — и кружок поэзии, куда Галя ходила некоторое время. Ребята читали там свои стихи, а потом руководитель кружка разбирал с ними строки Пушкина, Тютчева, Блока. При этом он говорил каждый раз перед разбором: «А теперь поверим алгеброй гармонию», — чем ставил, сразу на место и себя и кружковцев.

Однажды она прочла свои стихи, а руководитель в ответ прочел Пушкина и сказал: «Вот видите, как у него?» И Галя решила, что коль скоро он сравнивает с Пушкиным, значит, у нее получилось неплохо, но у Пушкина все же лучше. Она смущенно зарделась, душа ее радостно запылала, но постепенно, в процессе обычной поверки гармонией алгебры стало выясняться, что ее стихи для него пример категорически плохого в сравнении с абсолютно хорошим. Если с этого начать, как бывало всегда, — все было бы спокойно и привычно; но в этот раз Галя настроилась совсем на другую волну. — и вдруг такой перевертыш. Больше она в кружок не ходила. Может, поэтические строки Маркеса навеяли эти воспоминания. Она никогда не жалела, что бросила кружок, как никогда не жалела, что пошла учиться в медицинский институт, не жалела она и что избрала хирургию из всех видов врачевания.

Конечно, не женское дело хирургия, и для женщины, разумеется, семья, ребенок важнее любой работы, и все-таки она не жалела… Да и вообще присутствие женщин как-то смягчает, облагораживает их жесткую, вот уж действительно бескомпромиссную работу. Но, конечно, если женщине слишком много в их деле, если они не слишком смягчают и облагораживают — а то ведь можно так смягчить, что и нож из рук будет падать. Хирургия — это нетерпение, это скачки, прыжок в неизвестное — нужна мягкость, нужна, необходима, для того и женщины в ней нужны, в меру, в меру, конечно.

При терапевтическом лечении больной выздоравливает медленно, эволюционно, постепенно привыкая каждый день к новым изменениям в своем организме, к новым ощущениям, самостоятельно оценивая и рассчитывая свои прибывающие силы. Сначала он садится, потом встает, затем начинает ходить, здороветь, улучшаться, набирая все больше и больше свободы, освобождаясь от своих недугов.

При хирургическом лечении больной враз, резко, скачком теряет все свои свободы — лежит после операции пассивным объектом чужих действий, а нетерпеливые хирурги подгоняют: когда больному хочется еще только покоя, они торопят быстрее сесть, встать, идти, и торопят-то правильно может, так и нужно, считаясь только с силой и возможностью, начисто отрицая и пренебрегая желаниями больного. Но ведь нужна, нужна мягкость, а не энергичное нетерпение, эволюция всегда легче переносится; радикализм всегда расчет на будущее и забвение нынешних сложностей и чаяний. Хирурги радикалы — живут всегда в расчете на то, что потом будет хорошо, а сейчас надо терпеть. Для хирургов катаклизм — начало эволюции. Терапевты с самого начала эволюционеры. Акушеры — наблюдатели и ожидатели.

Потому-то хирургия и отмирает. Научатся лечить то, что сейчас режут, — не будет хирургии. Останется она только при травмах, при насилии. Вот и будет тогда лишь исправление насилия насилием и никаких слов о зле.

«В принципе, хирургии быть не должно», — завершила свои размышления. Галина Васильевна и, умудренная опытом, оправдывая для себя самой свое пребывание в этой области бытия, еще раз утвердилась в мыслях, что в среде хирургов женщины обязательны, как среди терапевтов и акушеров необходимы мужчины.

А вообще-то просто она отвечала на частые выкрики друзей: «Ой, Галя, не женское это дело! Не пора ли тебе переквалифицироваться?»

И может быть, придется, — но не сейчас. Сейчас еще рано. Еще у нее есть силы, есть желания. Вот сидит рядом с ней молодой агрессивный хирург, как же его не одергивать, не смягчать, если его любимое чтение спортивная газета. Он резок, он весь в догмах, послушен в широком смысле и неуправляем в мелочах. Он с коллегами своими и с больными как кошка, бьет всегда хвостом; с начальством как собака, тем же хвостом виляет. Конечно же надо смягчать его агрессивность, а хвост, черт с ним, пусть будет.

— Ты чего замечталась, Галя?