Заигрывающие батареи

Связался с бригадой, доложил обстановку и план на ночной бой. Одобрили и порадовали тем, что на помощь послали четыре танка, больше помочь пока нечем — немцы на последнем бензине атакуют, рвутся к своим снабженческим машинам, что в пробке стоят. Думали наших щелкать из засад с предельного расстояния, а вынуждены сами через засады ломиться. Но прут упорно и давят массой. Прорваться им не дадут, но пока больше помощи не будет.

Танк Шарлая, хоть и без башни — а если гусеницу починить — будет на ходу. И Игнатьевская машина такая же — стрелять не может после боя с Тигром, но ехать вполне. Мехвод контужен сильно, руки трясутся, но вести танк сможет. На нее посадили и положили всех раненых и отправили в тыл. Пятерых убитых танкистов и шесть десантников положили в тихий тупичок там, где их не побеспокоит никто.

Подмога прибыла уже когда стемнело. Настала ночь пока сгрузили и распределили привезенные снаряды, бочки с горючим и заправлялись найденным на складе станционном топливом (у немцев танки были с бензиновыми двигателями, а вот дизельных грузовиков много было, особенно тяжелых и также среди чешских, те же «Татры» все были на дизелях и в армии немецкой их хватало. А если не было на захваченных складах соляры, то ее бодяжили по уже известным рецептам, составленным еще во время разгрома авиабазы люфтваффе в станице Тацинской).

И, оставив на станции Бондарева топыриться и отсвечивать, отдуваясь за всех, то есть изображать из одного себя всю танковую группу, пошли широким охватом по дуге огибая Коломыю, выходя в тыл тем, кто оборонял мост. И слышали, как старательно за всех отдувается лейтенант, бахая из пушки и стрекоча пулеметами с разных мест, все время перемещаясь и ведя огонь. Вот так, издалека слушая и не зная, что там один неполный экипаж решил бы и сам Бочковский, что несколько танков бдят, а остальные экипажи отдыхают, денек-то тяжелый выдался. Немцы решили так же.

И очень сильно ошиблись, когда на Прутский мост выкатились тридцатьчетверки. устроив залихватский тарарам. Опять канониры не угадали с угрожаемым направлением и опять не бдели расчеты у орудий, потому и тут сопротивление раздавили быстро. Кто-то из охраны моста успел запалить бикфордов шнур, но огонек в темноте слишком заметен оказался и полезший его оборвать стрелок — радист почти справился, но поскользнулся на скользком железе фермы моста. Впрочем успел то ли телом, то ли руками крепко цапануть горящий шнур и, улетев в ледяную воду, вырвал его напрочь. Мост остался цел. А грохот танков с обеих сторон города был куда как понятным посылом. В Коломые, наконец, началась паника.

Если бы сейчас отвечал Бочковский на вопрос обгоревшего майора о разнице между тыловиками и фронтовиками — то обязательно бы отметил этот важный фактор — легкость возникновения паники у беззаветно любивших себя работников тыла.

Не раз сам видел, как чертовы немцы из боевых частей, уже вроде бы совсем разгромленные, понесшие колоссальные потери, обескровленные — но не потерявшие головы, сами собирались в разные группы, не соответствующие никаким штатам, собранные с бору по сосенке, но — боеспособные. Словно то чудище, сшитое из кусков трупов профессором Франкенштейном, читывал еще в курсантах затрепанную книжечку. И продолжали немцы воевать в новом составе — по-прежнему умело и цепко. Фронтовиков трудно напугать. Устойчивы, заразы, морально. Иное дело — вся эта тыловая шушера. Они очень переживали за ценность своей конкретной личной шкурки. И ради своего спасения готовы были побросать все что угодно. Не все, конечно, были такими, попадались и суровые старые вояки, но в массе своей публика за фронтом была именно склонной к панике. А это — самое страшное оружие.

Каждый человек сам по себе разумен, но в толпе стремительно глупеет и если не окажется рядом жесткого командира, знающего и беспощадного, умеющего пресечь панику резким криком, железным кулаком и меткой стрельбой по самым очумевшим — то ужас перед внезапно появившимся из ниоткуда врагом распространяется со скоростью лесного пожара. У страха глаза велики — и даже одиночный танк мигом становится целой танковой армией. И куча вроде бы зольдат в мундирах становится перепуганным, обезумевшим овечьим стадом. Если человек не перепуган, он сможет найти выход даже в самом страшном положении. И совсем наоборот, когда он в ужасе, да еще и не один. Толпа усиливает чувства, аккумулирует их, выдает фонтаном — неважно, злость, радость или ужас.

И капитан отлично задействовал это, всякий раз стараясь именно вызвать панику у врага. Паническое бегство это полный разгром, удесятеряющий потери, а совсем не планомерное отступление.