Зайка

Я в очередной раз спешу к зданию, которое опять оказывается не моим университетом, путаюсь и блуждаю снова и снова, пока наконец заплесневелые пустые витрины магазинчиков не сменяются веганскими барами и парикмахерскими для собак. Тогда-то я вижу блеск знакомых окон. Вижу башни на верхних этажах, из которых мы с Авой порой высовывались, точно две горгульи. Улица резко перестает напоминать декорации из фильма про зомби, превратившись в локацию какого-то французского кино пятидесятых.

* * *

Мастерская проходит в месте, которое все называют Пещерой, но на деле это всего лишь тесное помещение любительского театра на цокольном этаже факультета повествовательных искусств. Тут темно, сидишь как в коробке. Ни дверей, ни окон, ни, разумеется, часов. Только темные влажные стены, навевающие ассоциации с материнской утробой. Я захожу последней, тихо выдыхая извинения. Аву я так и не нашла и завтракала в одиночестве, если не считать краснолицего мужика, который сидел в углу и злобно шипел ругательства в свою тарелку.

Увидев меня, зайки цепляют улыбки – вежливо, как библиотекарши, после чего возвращаются к своим делам. У них похмелья явно нет. Совсем. Как обычно сидят кучкой по одну сторону квадратного островка из столов, предоставив остальные три четверти мне. При виде этой картины мое сердце проваливается. Хотя чего я ожидала? Что они вскочат и дружно бросятся меня обнимать?

Сердце сжимает холодная лапа. Оно колотится, как у колибри.

Я вопросительно смотрю на них, но они на меня нет. Они задумчиво моргают, глядя сквозь дизайнерские очки на нашу преподавательницу, Урсулу, которую между собой окрестили ПереПере, потому что эта женщина очень нервная и переживательная. Я же зову ее Фоско в честь злодейки из готического романа «Женщина в белом»[23]. Не знаю почему. Может, все дело в том, что она всегда очень серьезная, голос у нее холодный, как туман, руки длинные, белые и очень подвижные, а фиалковые глаза иногда подергиваются. Типичный портрет злобной ведьмы, которая держит в подвале закованных в цепи несчастных девушек и человеческую печень в холодильнике, сюсюкает с ручной крысой и смотрит оперу из зарезервированной ложи, где чванно хлопает из глубокой тени. Бог мой, да, реально ты права, сказала Ава, когда впервые ее увидела. Бо-оже!

– Саманта, – молвит Фоско глубоким голосом, когда за мной гулко закрылись двойные двери. – Я так рада, что ты смогла к нам присоединиться.

Сопровождаемая их взглядами, я подхожу к столам. Они сидят кружком так, словно играют в настольную игру. Фоско называет это «герменевтическим кругом», или же «безопасной территорией», где смело можно обнажить друг перед другом душу, воплотив ее в словесном искусстве. Разбудить в себе словесного алхимика и предаться Творению. В котором наше произведение воплотится в Телесном аспекте, а Телесный аспект воплотится в произведении. Что бы это ни значило. Я в Уоррене уже год, но до сих пор не понимаю. Этот факультет широко известен своим экспериментальным подходом к творчеству. Взять хотя бы то, что в Пещере нет ни окон, ни часов. Потому что не можем и не будем рабами пространственно-временного континуума, который еще иногда называют «сюжетом». Но за опоздание она меня все равно упрекает.

– Мы переживали, – говорит Фоско, постукивая себя по запястью, словно по циферблату часов.

Это вечно ставит меня в тупик, когда она говорит «мы»: она имеет в виду монаршье «мы», как «Мы – Король Франции», или говорит про себя и заек.

– Переживали? – переспрашиваю я.

– Что с тобой что-то случилось. Верно? – она оглядывается на заек.

Те согласно кивают, обратив на Фоско свои гладкие лица и глядя на нее с благоговением, словно за стол снизошла богиня. Фоско вела у нас Мастерскую весной. И хоть начиная с осени мы снова должны были работать со Львом, зайки добились, чтобы нам вернули ПереПере. Потому что она дает нам намного больше. А еще она похожа на милую заботливую птичку! Перепелку! ПереПере!

Да, ПереПере, кивают они. Переживали. Очень. Ох, мы прямо испереживались.

– Простите. Я просто…

– Заблудилась? – подсказывает Жуткая Кукла.

Ее взгляд ничего не выдает, но губки скалываются в легкий бантик. А ведь это я набросила на твои плечи красный плащ, когда ты заходилась пьяными рыданиями. Помнишь?

– Заблудилась, – повторяет Фоско, и ее глубокий голос резонирует в стенах Пещеры, как в театре, неуловимо подчеркивая то, какое это подходящее слово. – А может, ты заблудилась и в более широком смысле, Саманта?