Зайнаб

Шахрузат смотрела все на это, как на кинофильм, только в роли грозного монстра на этот раз выступал ее отчим. Она видела, как отчим потянул маму за волосы, как ударил ногой в спину, потом в живот, как она задохнулась, как фонтаном хлынула из ее рта кровь. Она не знала, плакать или убежать от наказания. Но вместе этого, когда отчим поднял ногу для очередного удара, она не помнит, что с ней случилось, взвизгнула, как волчонок, прыгнула на его ногу, ухватилась за нее и вцепилась в нее зубами.

Мямуч вскрикнул от боли, нагнулся, оторвал ее от своей ноги, бросисл на сторону. Но не тут-то было. Шахрузат вскочила на ноги, разбежалась и очередной раз еще с большей яростью бросилась на отчима. Ей подвернулась его рука, она, визжа и рыча, как звереныш, прыгнула на руку, вцепилась зубами и до самых костей прокусила ему руку.

Мямуч почувствовал страшная боль в руке, он больно заорал, другой рукой с силой ударил девочке по шее. Девочка взвизгнула, закатила глаза и упала на пол. Мямуч заревел, развернулся, ударил девочку в живот ногой, в голову, живот. Он отрезвел, когда девочка не издавала писка и больше не шевелилась. Ему этого было мало. Он с кулаками напал на жену:

Это тебе за твоего косоглазого Шахбана!.. А этот пай тебе за твою ублюдку! На, получай! На, вкуси…на…на…на… — бил до тех пор, пока она не замолкла и не обмякла… Он ногой, как только что зарезанную барашку, перевернул ее на спину, убедился, что на самом деле она не притворяется. Вплотную лицом приблизился к ней, подумал, что, наверное, он ее убил, плюнул на нее и, даже не взглянув на падчерицу, вышел из дома.

Когда очнулась Шахрузат, она не имела представление, когда это случилось, ее мама, обливаясь кровью, все еще лежала в луже крови. У нее страшно болела, кружилась голова, перед глазами вертелись черные круги, ее заташнило. Она упала на колени и стала вырывать прямо на пол рядом с матерью. У нее затуманило в глазах, ее понесло в какую-ту бездонную темень…

Шахрузат лежала в постели и вся горела. Она бредила, кого-то звала на помощь, вдруг вскакивала в постели, дико кричала: «Папа, не бей маму… Умоляю тебя, не ббей-ййй!.. Тарр-ззанн… Тар-заннн, держи, держи его… Кусай… Кусай…» — бредила она, то ругалась с кем-то, то смеялась, то умоляла. В той же комнате на тулупе лежал и храпел отчим, испачканный грязью с головы до ног.

В одно время в комнату заглянула Нигар. Не перенося храп своего ненавистного мужа, она забурчала:

— Кабан!.. Дикий вонючий кабан! — зло уставилась на храпящего, хлюпающего, захлебывающего своими соплями мужа. Сопли зелеными ячерицами при вдохе заползали в его емкие, широченные ноздри, при выдохе свисали с верхней губы в приоткрытый рот. — Противное животное! — со злостью зашипела жена. — Даже во сне не даешь покоя бедной девочке! — она опустилась на колени, поцеловала девочку в горячий, как раскаленный на солнце камень, лоб. — Да ты же вся горишь и плавишься, дочурка моя. — побежала в другую комнату, намочила полотенце в холодной воде и приложила ко лбу дочери. Ей показалось, что ее лоб зашипел.

На тулупе муж противно замычал, стал ворочаться с боку на бок.

— Вина, принесите вина-ааа… — во сне заговорил муж.

— О, Аллах, сделай так, чтобы он задохнулся в море вина! Чтобы ты и на смертном одре, мучаясь от жажды, не нашел капли воды! Дай Аллах, чтобы ты до наступления светлого дня тебя проглотил Азраиль! Дай Аллах, чтобы крыша твоего дома стала домом для черных воронов! — по ее щекам, посиневшим от побоев мужа, друг за другом потекли две крупные капли слез. — Бедная, бедная, Шахрузат! — взяла и к свой щеке приложила ее горящую, как уголь, руку. — Что же будет с тобой, когда я покину этот дом?.. Нет, нет, доченька, я и тебя надолго здесь не оставлю… — вдруг ее скрытные мысли, которые боялась произносить доже в мыслях, вдруг вслух выпалила перед девочкой, которая бредила то ли от полученных увечий отчима, то ли от тяжелой болезни. Нигар пугливо взглянула на дочь, не услышала ли она ее мысли вслух.

Шахрузат, как будто ей здесь не хватало воздуха, тяжело и часто дышала. Губы ее от побоев вспухли, нос весь был в кровоподтеках и забит спекшейся кровью. Возможно, от того она трудно дышала. Две пальцы на руке были сломаны. Нигар, приложив огрызки прутьев с боков пальцев, их, как могла, забинтовала.

Она, вся красная от слез, оглянулась по сторонам. Везде в пакетах и кульках лежали ее вещи. Но она чего-то выжидала. Никак не могла в таком состоянии оставлять дочку. Но промедление было смерти подобно. Если вдруг проснется Мямуч и увидит, что замыслила его жена, он зарежет ее, как овцу, даже глазом не моргнет!

— Сейчас или никогда! — прошептала Нигар.

Но вдруг когда в постели заворочала дочка и больно заплакала, она упала перед ней на колени:

— Нет, нет, свет очей моих, даже не вздумай сомневаться, что я оставлю тебя одну с этим зверем, а сама уеду куда-то!.. — горячая волна, внутри воя и ревя, подкатывала к горлу, — как только найду место, куда бы мы могли приютиться, я сразу приеду за тобой, моя золотая.