«Зайцем» на Парнас

— Посмотри, какую сделали покупку.

Она достала тяжелый отрез букле темно-вишневого цвета.

— У мамы знакомый закройщик в мастерской, пальто сошьют безо всякой очереди. Придется, конечно, дать на литровку. Воротник подберу из норки. Хочу модное, шалью. Хороша будет обнова?

— У тебя же и так вон какое пальто!

— Ну и что?

И назидательно, как маленькому, пояснила:

— Справная вещь завсегда пригодится в доме. Иль на сберкнижку копить? Объявят на деньги реформу, они и упали в цене, а материал себя никогда не уронит. Понял, дурачок? Твоя женка будет понарядней какой инженерши. Пускай все завидуют.

Антонина прижалась к Юрию грудью, обожгла поцелуем. Он улыбнулся: очень уж Антонина была счастлива своей покупкой. На заводе она всегда перевыполняла норму, была на хорошем счету и много зарабатывала. У нее было с полдюжины шерстяных платьев, три пары модельных туфель. Правда, и отец помогал своей единственной и любимой дочке и мать: в семье работали все трое. Вообще дом Полькиных — полная чаша. Каких вон только закусок на столе нет: и свиной окорочок — сами коптили; и грибки маринованные — сами солили; и моченые яблоки — из своих бочек достали.

Когда уже сели за стол и выпили по рюмке черно-смородинной, Олимпиада Васильевна спросила:

— Как, Юра, ваш дом? Скоро сдают?

Юрию должны были дать комнату в четырехэтажном отстраивающемся доме у реки. Антонина настояла, чтобы свадьбу непременно справляли в новой квартире. Она усиленно готовила приданое, заставляла и жениха копить на меблировку. «Мы сразу должны жить, как люди», — говорила она. Счастливый Юрий был рад ей во всем подчиняться.

— Обещали к маю вселить, — ответил он.

Никанор Спиридонович пошевелил бровями, налил из графина по второй.

— За это стоит.

Все, улыбаясь, чокнулись.

— Дети, они теперь какие пошли? — продолжал Никанор Спиридонович, по обыкновению от натуги морща низкий коричневый лоб, не сразу подбирая слова. — Они, дети стало быть, норовят отделиться от родителей. Мы не противники. Живите своей квартиркой. При социализме вам ордер на комнатку, а дальше продвинемся… примерно к построению общества — вам и три отдельных с газовой плитой, телефоном. Власть — она для рабочего проектирует. Какие люди не жалеют горба, они, правда, не дожидаются и поперед народного плана у себя в дому коммунизм устраивают. Обеспечивают себя по макушку. Другие там, может, об ручках жалеют, а нам мозоли впрок: и рубль зря не сорвется, и половица в доме не скрипнет. Вот яблочки со своего сада-огорода кушаем. Полное соответствие тела и души. И вам, Юрий, поможем. Не придется в кассу взаимопомощи кланяться, заживете крепенько… на две пятилетки вперед.

— Расхвастался старый, — усмехнулась Олимпиада Васильевна. — Из тверезого кусачками слова не вытянешь, а выпьет — норовит целый доклад выговорить. А и то сказать: приданое у Тонечки такое, что еще и вашим детям хватит.

Семья Полькиных и будущий зять разомлели от наливки, сытной еды и сидели дружные, веселые.

III

На работе сосед по станку Валерий Чавинцев предложил Юрию пойти в кино заводского клуба: у него оказался лишний билет. Антонина с матерью уехали в деревню под Елец хоронить дядю, и делать ему все равно было нечего. Шел французский фильм «На окраине Парижа». Когда в зале вспыхнул свет, загремели откидные стулья, Юрий вместе с толпой пошел к выходу. Сзади до него донесся тревожный девичий шепот:

— Оба здесь. Своими ушами слышала: сговаривались. Давай скорей убежим, опять побьют. Скорей.

Оглянувшись, Юрий узнал крановщицу Ксению с их завода и ее чернявую подругу.

Толпа вынесла его на каменные плиты, между громадами белых открытых колонн; сверху мерцали яркие звезды. Юрий поскользнулся и чуть не упал на мокрых, в тающем снегу, ступенях. Когда он выпрямился, то увидел, что девушки уже впереди. В следующую минуту кто-то грубо толкнул его. Это оказался коренастый парень с подбритыми в ниточку усиками, в громадной кепке под апаша и в пальто с поднятым воротником. За ним поспешал чубатый долговязый товарищ; в искривленных губах его дымилась папироса. Юрий тоже прибавил шагу. Валерий Чавинцев отстал, потерялся в толпе.

— Беги, Ксения! — услышал Юрий голос плотной чернявой подруги крановщицы.

Ксения шла обычным шагом и, казалось, не слышала ее. Что-то обреченное и в то же время гордое читалось в ее бледном застывшем лице. Казалось, ей и страшно и она презирает этот страх. Юрию хотелось, чтобы Ксения побежала, скрылась: чего она медлит? Может, еще успеет скрыться. Но уже рядом оказался коренастый с усиками, и народ расступился, словно боясь оказаться замешанным в драке. Девушка осталась одна, как осужденная перед палачом.

Коренастый ткнул Ксению кулаком: она успела заслониться локтем.

— Прокурору жаловалась? — шипел он. — Легавила? Дуй еще раз, если головы не жалко.

Он рывком отвел руку девушки, но вторично ударить не успел: его занесенный кулак на лету схватил Юрий, пригнул книзу.

— Чего пристал?