Закат Америки. Впереди Средневековье.

Северный Лондейл, о котором мы говорили раньше, представляет собой фрагмент городской мозаики, где жители глубоко погрузились в новое Средневековье. Они оказались не в состоянии сохранить хотя бы примитивные элементы социальной жизни. Северный Лондейл и вся чикагская мозаика отнюдь не исключение в западных городах. Наш вид весьма вынослив, но индивиды и целые группы, впавшие в большое или малое средневековье, нуждаются в помощи и времени, чтобы восстановиться.

Жертвы Средневековья, особенно когда они изолированы в пространстве или в социальной среде, нередко не в силах выбраться из своего состояния, даже если их число не так уж мало. Между нами и нашими пращурами пролегли пропасти утраты памяти. До сих пор не утихают споры вокруг того, были ли эти пращуры робкими подбирателями крошек, остававшихся им от гиен, или сами они были отважными хищниками — память об этом исчезла. Не утихли споры и вокруг того, всегда ли женщины трактовались мужчинами как существа второго разряда — и об этом не сохранилась память. Даже обладавшие письменностью культуры вроде минойской и сменившей её микенской остаются таинственными. Это достойно сожаления, так как минойское искусство донесло до нас чувство радости, следование моде, игры с быком, женщин, которые выглядят достаточно независимо. Но все это ушло, оставив после себя все ещё не расшифрованные надписи, несколько дюжин печатей для букв или целых слов и следы жизнерадостности в произведениях искусства. Мы даже не знаем точно, было ли письмо тех, кто их завоевал и кто тоже канул в Лету Средневековья, прямым предком греческого алфавита — достижения, косвенным образом связанного и с нашим письмом.

Древние греки, как и древние иудеи и другие группы людей с их историями о происхождении от божественных предков, сохранили мифы, в которых видны сожаления по поводу исчезнувшего золотого века. Немало исчезло веков, которые можно было счесть золотыми сравнительно с тем, что наступало вслед за ними.

В каждый момент времени трудно определить, какие силы находятся на восходящей линии: силы жизни или силы смерти. Можно ли счесть расползание пригородов с пустой растратой земель и уничтожением соседских сообществ знаком упадка? И можно ли счесть сигналом жизнеспособности и приспособляемости североамериканской культуры подъем интереса к средствам преодоления такого расползания? Пока что правдой может оказаться как первое, так и второе.

Предположим, что когда по тактическим соображениям уничтожали леса и будущее «плодородного полумесяца» две с половиной тысячи лет назад, некто, одарённый даром предвидения, мог дать совет. Что стало бы разумным предупреждением? Думаю, слова звучали бы так: «Пусть все растёт. Не дайте козам съесть молодую землю прежде, чем вырастут новые деревья».

Предположим, что из далёкого будущего люди, которые смогут заглянуть в наше время — и, наверное, будут трактовать его как переходную, кризисную стадию между началом агрокультуры и их собственным временем, — зададутся вопросом: что могло бы остановить распад замечательной культуры Северной Америки? Полагаю, что ответ был бы тем же: пусть все растёт! Не дайте пока ещё сильному правительству или корпорациям задушить в зародыше ростки нового или заглотать их, как только проявятся признаки их экономической успешности. Перестаньте укладывать слишком много яиц в слишком малое количество корзин, отдавая надзор немногочисленным суперменам, которые существуют на самом деле лишь в нашей мифологии.

Если людям будущего будет интересно и у них будет достаточно документации, они смогут отметить, что американский президент Теодор Рузвельт, портрет которого навечно врезан в гору Маунт-Рашмор, остановил каннибализм корпораций на очень важные полвека. К сожалению, его вновь выпустили на свободу в 1960-е годы и дали разрастись двадцатью годами спустя.

Выбираться из спирали упадка или из пропасти массового беспамятства очень трудно. Это требует героических усилий и жертв. Гораздо лучше постараться не свалиться в пропасть. Культура, выбиравшаяся из Средневековья, совсем не была похожа на то, что она признала бы своим, повтори она судьбу культуры, рухнувшей под напором победителя или по внутренней слабости. Само Средневековье оказывало на неё огромное форматирующее влияние — физическое, социальное, психологическое. Средние века, последовавшие за упадком Рима, оформили в Европе феодальное общество с его культурой. Но многие тёмные века, привнесённые в историческое время завоеванием, сформировали немало деморализованных аборигенных культур. Средние века в роли преобразователя жизни людей в лучшем случае мрачны и малопредсказуемы: они не поддаются желаниям, воле, планам. С ними приходит многообразие опасностей, от которых непросто находятся средства.

Как может культура избежать провала в Средневековье или близкую к нему ситуацию, когда все указывает на то, что это — её судьба?