Закат Европы. Том 1

Из этого следует, что характерологические науки, прежде всего физиогномика и графология, были очень скудно представлены в античности. За неимением рукописей, которые нам неизвестны, доказательством может служить античный орнамент, который – например, меандр, аканфовая ветвь – по сравнению с готическим отличается невероятной простотой и слабо выраженным характером, но зато никогда более не достигнутой выравненностыо в смысле отсутствия признака времени.

Само собой разумеется, что, обратившись к античному мироощущению, мы неизбежно найдем в нем такой основной элемент этической оценки, который столь же противоположен характеру, как статуя – фуге, как Эвклидова геометрия – анализу, как тело – пространству. Это – жест. Он представляет собой основной принцип душевной статики, и слово, заменяющее в античных языках наше выражение «личность», πρόσωπον, persona (от personare – «оглашать») означает: роль, маска. В позднейшем греко-римском словоупотреблении оно обозначает общественное проявление, отмечая, таким образом, самую сущность бытия античного человека. Об ораторе отзывались, что он говорит как духовное, военное πρόσωπον. Раб был απρόσωπος[277], но не ασώματος[278], т. е. он не имел никакого значения, но имел «душу». То, что судьба наделила кого-нибудь уделом царя или полководца, римлянин выражает словами persona regis, imperatoris[279][280]. В этом обнаруживается аполлоновский стиль жизни. Речь идет не о последовательном раскрытии внутренних возможностей путем длительного стремления, а о постоянно определенной манере держать себя и строжайшем применении к некоторому, так сказать, пластическому идеалу души. Только в античной этике понятие красоты играет определенную роль. Как бы этот идеал ни назывался, σωφροσινη, χαλοχαγαΰία или αταραξία (парада, всегда имеется в виду благоустроенная группа чувственно осязаемых, исключительно публично проявляющихся, предназначенных для других, а не для собственного «я» качеств. Акцент лежит на бытии, а не на становлении. Человек чувствовал себя объектом, а не субъектом жизни. Непосредственно наличное, мифически-вневременное, мгновенное, принадлежащее переднему плану – все это было предметом не преодоления, а разработки. Все античные системы этики, а не одна только стоя, проповедывали безвольную пассивность, прекрасное предание себя во власть точкообразного настоящего, человека как статую. Повторяю еще раз, внутренняя жизнь в этом круге – понятие невозможное. Непереводимое, всегда ложно понимаемое в западноевропейском смысле ζωον πόλιτικόν Аристотеля имеет в виду людей, которые, взятые по одиночке, – ничто и имеют значение только как совокупность – странно представить себе афинянина в роли Робинзона! – действуя на αγορά, на «forum», где каждый отражается в другом и только через это приобретает подлинно реальное существование. Все это выражается словами σώμα α πόλωες – граждане города. Понятно, что портрет, образчик искусства барокко, идентичен с изображением человека, поскольку последний обладает характером, и что, с другой стороны, в ионический период изображение человека со стороны осанки, человека как persona, должно было остановиться на идеале форм аттического этюда нагого тела.

5

Эта противоположность повела к двум во всех отношениях различным формам трагедии. Фаустовская драма характеров и аполлоновская драма возвышенного жеста в действительности имеют только общее название.