Закат империй

Горожане завороженно слушали, упиваясь каждым мигом Праздника Весны. Праздника, который в этом году должен был закончиться так невероятно, так соблазнительно, что и сравнить было не с чем. На ум приходили только голубые сумерки детских тайн, когда за окном безмятежно и покойно кружится снег Терен-Велькса, а взрослые, радостно смеясь, разговаривают и пьют горячий вадинк у пылающего очага, а ты, уже получив по-особенному вкусный мандарин в золотой бумаге, умиротворенно смотришь на горы сквозь дырочку в морозных узорах, только что протаянную теплым медяком, и думаешь — я не буду спать. Сегодня я не буду спать и обязательно увижу, как шустрый маленький Тиг первым заглянет в комнату и позовет остальных, как Аркентайн достанет из Неистощимой Коробочки подарок и положит его под веткой омелы на стене, а добрая Увенэ подойдет, чтобы погладить меня по голове. Интересно, нужно ли будет тогда притвориться спящим? Или можно будет раскрыть глаза и сказать: «Я тоже тебя люблю, милая Увенэ»?

Вот какую сказку подарила ротенам светлая королева: в третий азирим городской капитан Шочитли Йоню должен был возглавить всех желающих отправиться к берегу Начала. Всех без исключения желающих, даже если это будут дряхлые старики и грудные дети. Капитан кряхтел и чесал назатыльник на кольчужной бармице, но в глазах его ясно читалось: для тебя, моя королева, я готов возглавить торжественный марш буфетов и комодов. Верхом на белой табуретке.

Королевство поднималось, чтобы последовать за своей королевой.

— Я не стану вспоминать…

Горожане понимали, что Лон, как всегда, поет о главном. О том, что придется оставить здесь и забыть навсегда, забыть и никогда не возвращаться к нему, потому что возвращаться будет некуда. О том, что нужно помнить вечно, иначе — что же у тебя останется? И куда тебе идти? И зачем?

И пока Лон пел, людям казалось, что они наконец-то поняли главное: уверенность настоящего зиждется на вере в будущее. А будущее должно быть полнокровным, счастливым и опасным уже хотя бы для того, чтобы не осквернить память о прошлом. Когда мы были маленькие, а горы — такие огромные; а горе и счастье были — настоящими.

— Я спою о вечных льдах, о морях и Океане, о пустыне и тумане…

Светлая Аальгетэйте приподнялась в стременах и из-под арки ворот последний раз оглянулась на прекрасный город.

— Я спою о городах, о цветеньи анемонов, о паденьи бастионов и о людях, что верны…

— Вперед! — приказала Альге, и Сигрилль ударила коня пятками, дерзко вырываясь вперед.

— Йе-е-йо!!

Мгновенный Эскадрон пустил лошадей рысью. Широкая дорога лениво змеилась по предгорьям Пстерского хребта, медленно уходя вверх.

Кто-то в толпе у ворот крикнул:

— Ротона будет первой!

Горожане одобрительно закричали, и из нестройного гула родилось и загремело, заглушая песню Лона:

— Альге — Свидетель! Альге — Свидетель! Альге — Свидетель!

И двенадцать тысяч рукоятей ударялись в двенадцать тысяч щитов, поддерживая ритм. Альге на мгновение придержала коня, но не захотела оборачиваться. Чтобы в ее глазах не смогли увидеть слез.

Праздник Веллефайн продолжался.

* * *

В Клер-Денуа дрались. Дрались третий день, дрались уже ни за что, дрались просто так. От глубины чувств, переполняющих жителей. Чувств, рисующих мир в черном и багровом. Дрались от злобы, ненависти и бессилия.

Вообще-то поначалу веселые и неунывающие нортенийцы очень обрадовались, узнав, что их король покинул столицу и двинулся на Восток. Им было приятно, что король, наверное, спасется. Лестно, что богом следующего мира станет нортениец, к тому же их король. Да и вообще хорошо, когда начальство не висит над душой, а занято где-то вдали своими делами.

Нортенийцы вышли на улицы, покричали «ура» и стали пить вино. Вина они выпили много.

Потом кому-то пришла в голову мысль пошуметь и порезвиться. Добрые денуазены предались этой идее со всей искренностью чистого сердца. Шумели они до полуночи, а потом устали и очень удивились, что городская стража не гонит их по домам отдохнуть. Пошли искать стражу, но не нашли.

Тогда взломали винные погреба лена д'Амюзи. Лен не протестовал, и вообще его не оказалось в городе. Его дворни и домочадцев — тоже.

Денуазены выпили пол-бочки пенного ламуаза и почувствовали себя брошенными и одинокими. Тогда они пошли к королевскому дворцу и устроили мертвым окнам кошачий концерт.

Утром уже грабили лавки. Время от времени обнаруживалось, что хозяин лавки жив, здоров, находится в городе, и даже не очень счастлив погрому. Тогда денуазены ужасно смущались и шли дальше, сложив на мостовой у разбитой двери все награбленное. Иногда они спьяну ошибались и выкладывали награбленное в предыдущем доме. Небогатый бакалейщик Жювер, с трудом наскребший денег на обучение сына в Умбрете, был немало поражен, когда вместе с его селедкой, тремя дюжинами свечей и пылкими извинениями ему вернули футляр со ста семьюдесятью четырьмя крупными бриллиантами из мастерской Рива Ронсана, общей стоимостью около двенадцати миллионов.

Днем перед хозяевами извиняться перестали.

Вечером пытавшихся протестовать избивали.