Закат империй

Только люди, никогда не ходившие далекими и трудными дорогами, наивно полагают, что последними идти легче всего. Опытный ходок знает, что все обстоит едва ли не наоборот. Именно последним нельзя отставать, именно они проверяют, никто ли не потерялся, никто ли не пропал, отбежав по нужде в кусты. Именно они должны следить за тем, чтобы колонна не слишком растягивалась; именно им — подбирать ослабевших, а если надо, то и на плечах тащить. Правда, сегодня ослабевших и потерявшихся не было. И вообще: верхом — не пешком. Но основные принципы те же. И лошади тоже живые, и в дальнем пути устают, совсем как люди.

Тот, кто идет первым — задает темп. Тот, кто идет последним — внимательно следит, чтобы этот темп поддерживался всеми. И охраняет тыл тоже идущий последним, а удар в спину почти всегда неприятнее удара в лицо.

Поэтому Уртханг все время ехал в хвосте отряда. И рядом с ним всегда были еще два-три офицера. Один, как правило — Томори. Остальные менялись, в зависимости от того, в каком порядке двигались сейчас их когорты.

Только что Вульдарф Хабринкш, командир третьей когорты, вернулся к обозу, одновременно отпуская оттуда Шольта, который двинулся в хвост колонны, на ходу проверяя построение своих людей. А Норчиг Норшир ушел вдоль колонны по правой стороне дороги, чтобы навести порядок. У первой когорты, по обычаю — самой боеспособной, имелось слабое место. Тоже по обычаю. Она терпеть не могла строевых упражнений, и поэтому любое перестроение выполняла со скандалами и путаницей, как на базаре.

— Хочешь, угадаю, о чем ты думаешь? — спросил Томори.

— О чем?

— Ты думаешь, как жалко, что шатер накрылся. А то наловить сейчас сержантов первой когорты — и в шатер, и в шатер!

— Правда твоя, — согласился Уртханг. — А знаешь, о чем я еще думаю?

— Ну?

— О том, что шатер им все равно не помог бы. Думаешь, мало они его чистили? Нет, Тори, первая когорта — это не лечится.

— Хо, а что в этом мире лечится? — философски сказал Томори.

— Триппер, — философски ответил Ник. — Если не запускать.

От штабного фургона подъехал Глиста. Зрелище подъезжающего Глисты до сих пор радовало капитанский взгляд. За него хотелось брать деньги. Много денег. И пускать на спектакль не всех, а только особо заслуженных.

Во-первых, его балахон в седле производил совершенно чудовищное впечатление. Как будто нищенскую торбу размером в человека поставили зачем-то на спину несчастному животному. И она теперь там мотыляется. И скоро упадет.

Во-вторых, укрепляя подозрение о скором падении, Глиста сидел криво. Настолько криво, что казалось, будто у него левая и правая сторона вообще разной длины. Когда он вдруг переставал крениться вправо и начинал крениться влево, у Ника екало сердце.

В-третьих, из всех предложенных ему лошадей Глиста без разговоров выбрал немолодого чубарого мерина. Это было достойно пера. Не понять только, летописца или живописца. Как только Глиста, сдержанно говоря эвфемизмы, поднялся в седло, как выяснилось, что пятна и подпалины чубарого по цвету совпадают с пятнами и подпалинами на глистьем балахоне. Теперь чубарый выглядел благородным белым, которого нерадивый наездник долго гонял по болоту.

Тем не менее, конем своим Глиста был очень доволен, ласково звал его Мерзавчик и кормил волшебными травками. Конь тоже сильно привязался к магу, хотя злоязычный Томори и говорил, что это, значит, травки были еще те. Он, Томори, таких тоже видел — ни дня без травки.

Глиста добрался до офицеров, развернул Мерзавчика и поехал рядом. Спектакль закончился.

— Я новости привез, — сказал он, шмыгая и сопя. — И еще я, кажется, простыл. Буду вечером лечиться.

— Как можно простыть по такой жаре? — возмущенно поразился Томори.

— Именно по жаре, — сказал Глиста. — Здесь распаришься, а в фургоне сквозняк дикий. И убрать его нельзя, вытяжка ведь нужна, а то мы там очумеем от курений.

— Какие новости? — спросил Уртханг. — По маршруту или по претендентам?

— А что по маршруту? — Глиста пожал одним плечом. — С маршрутом все нормально. Претенденты, конечно. Сразу могу тебя порадовать: гроссмейстер Коллегии, очевидно, действительно сошел с ума. Предельная неустойчивость ментальной картины его сознания, которая отмечалась в начале саира, теперь показывает все признаки распада личности. Он, кажется, уже плохо видит мир. У него все троится и расплывается перед глазами. Точный диагноз поставить не могу, потому что экран у них очень сильный. Почти в пять раз сильнее нашего.

— Ответного дерьмопада боятся, сволочи! — агрессивно сказал Томори.

— Уж я не знаю, чего они там боятся, но ментальные тени я отследить еще могу, а пролезть внутрь не рискну, — сказал Глиста. — Так что радуйся, один претендент у нас чокнутый. Если это тебя радует.

— Не уверен, — прохладно сказал Уртханг. — Лучше б он совсем умер.

— Насчет умер, — компетентно сказал Глиста. — Есть у нас и умер. Совсем умер генерал ордена Эртайса. То есть насмерть умер, тебе на радость.

— Вот это да! — Томори сделал такое движение, что потерял правое стремя. — Норма-ально! Я так понимаю — не от старости?