Закат империй

— А если просто хлоп — и ничего нету? — тихо спросил Шольт.

— Вот уж тогда вовсе нечего волноваться, — рассудил Томори. — Мы ж и не заметим. Это как стрела в висок — разве что удивишься. Мне вот другое интересно, как новый мир создается? Зачем нужен этот самый Свидетель вообще? Боги что, разучиваются строить после первого раза?

— Ты ж Кодекс Перемен читал, — сказал Уртханг.

— Да я его прямо сегодня читал, — сказал Томори. — Потому, собственно, и спрашиваю. Свидетель не должен делать ничего. Он входит в храм Начала и открывает свою душу вечности. И что? Зачем тогда он там нужен? Кодекс в этом месте какой-то такой… армейский, я бы сказал. По-плохому армейский.

— Он был написан для Вечного Отряда, а не для бродячего цирка, заметил Уртханг.

— Ник, ты же знаешь, что я воин, — настойчиво сказал Томори. — И мне нравится быть воином, дьявол, но в этом случае Эртайс явно перебрал. Он был несколько чересчур капитаном. Больше капитаном, чем богом. Там это звучит примерно так: ты, придурок, дойди, войди, стань смирно и ешь глазами начальство. Все остальное тебе, придурку, знать не положено, остальное умные сделают без тебя.

— Это точно, — сказал Глиста.

Шольт охнул и схватился за сердце. Глиста сидел на прежнем месте, все так же обхватив руками коленки.

— Есть разные версии, — сказал он, не глядя на командиров. — По одной, которая многим нравится из шкурных соображений, Свидетель воображает себе новый мир таким, каким хочет его видеть, а ему — в награду за подвиги, стало быть, — этот мир на скорую руку склепывают и преподносят. Людям нравится. Они такой Рассвет хотят. По другой версии Свидетелю даже воображать ничего не надо. Сила храма заползает в его разум, шарит там, собирает мысли в кучу, если найдет, конечно, а потом сама решает, чего бы Свидетель хотел, и выдает ему пирожок. Это людям нравится еще больше. А то шел-шел, с трудом дошел, и на тебе; тут еще и думать заставляют. Я иногда такую картину представляю: прекрасный храм, весь белый, заря на полнеба, а у алтаря лежит обалденно красивый мужик с искаженным мукой лицом и кончается. И подпись: «Свидетель, гибнущий от умственного напряжения».

— Без намеков! — торжественно сказал Уртханг. — Я думаю каждый день по два раза, я тренированный.

— Эти версии мы отметем уже хотя бы потому, — невозмутимо продолжал Глиста, — что никакой человек, даже самый гениальный, не в состоянии представить себе весь огромный мир во всех самых мелких подробностях. Если бы было так, мы постоянно проваливались бы в дыры или заползали в пятна белого тумана там, где пресветлый Эртайс не одолел продумать ландшафт до последней песчинки. Или наталкивались бы на муляжи. Знаете, как в театре дракона из-за кулис кажут? С огнем и с рыком, и чуть фантомной поддержки? Мы в мире такого не наблюдаем, и значит, все с очевидностью происходит не так. Правда, есть еще развитие этих версий: Свидетель, значит, предлагает только идеи, а остальное исполняется в соответствии с некоторыми общими принципами. То есть он думает — хочу, значит, чтоб птицы были. И рисует в воображении некий смутный образ Птицы Вообще. А уж храм это потом сам переводит на некий особый язык овеществления, и получаются орлы, воробьи, лиссы, и даже не по одной штуке; и у каждой внутри сердце, легкие, клюв, червяки в брюхе… Такое теоретически возможно, но очень маловероятно. В первую очередь из-за единства мира, которое мы хорошо видим и чувствуем. Если бы реализовывались в деталях произвольные идеи, то противоречий в мире было бы гораздо больше. Потому что вряд ли кто-нибудь сумел бы до конца провидеть все последствия реализации даже одной, всего одной идеи. А трех десятков, или на сколько там его бы хватило? Мы захлебывались бы в противоречиях сейчас, ведь этот мир развивается самостоятельно уже очень долгий срок.

— Мы и так в них захлебываемся, — сказал Томори.

— Они есть, — подтвердил Глиста, — но их гораздо меньше, чем получилось бы, если использовать этот принцип. Помните третий парадокс боевой магии?

— Что будет, если всеодолевающий меч ударит по неуничтожимому щиту, — с удовольствием сказал Шольт.

— А ведь это даже не противоречие, — сказал Глиста. — Это легко разрешается, если вспомнить, что идеал недостижим. И остается простая математика — что ближе к идеалу, то и одолеет. Теперь представьте, каково жить в мире, где есть Настоящие Противоречия. Более того, их много? Очень много?

— И представлять не хочу, — сказал Уртханг. — Я вот спать хочу и дослушать хочу; всего-то, но и то трудно.

— Теперь перейдем к более серьезным версиям. Первая: модель мира давно заложена в храме, Свидетель должен всего лишь передать системе стартовый импульс. Рычаг опустить, так сказать. Это выглядит реально. Такое возможно. Недоказуемо в пределах одного мира. Разве что Эртайса спросить. Если догонишь и если ответит. Хотя в этом случае и он может не знать в точности, что произошло. Кстати, возмутившие Тори формулировки Кодекса Перемен, вполне вероятно, говорят в пользу именно этой версии.