Закат империи. От порядка к хаосу

Мы не знаем, как сложится судьба Ани, устремившейся к новой жизни, но мы очень хорошо знаем, во-первых, какой оказалась эта новая жизнь и, во-вторых, как складывались женские судьбы других чеховских героинь, с большей или меньшей решительностью порывавших с устоявшимся укладом жизни. Судьбы этих женщин помогают нам наглядно представить жизнь русской интеллигенции перед революцией.

Эмансипе

Эманципэ, или эмансипе, эманципантка — так со времён романа Тургенева «Отцы и дети», впервые опубликованного в 1862 году в февральской книжке журнала «Русский вестник», называли в России женщину, стремящуюся к равноправию с мужчинами и старающуюся его осуществить[239]. В этом заимствованном из французского языка слове, употреблённом в языковом контексте русского классического романа, чувствовалась нескрываемая ирония. Виной тому была Авдотья Никитишна (или Евдоксия) Кукшина — первая русская эмансипированная женщина, запёчатлённая на страницах художественного произведения. Тургеневская фраза «"эманципе" вроде Кукшиной»[240], вложенная автором в уста нигилиста Базарова, стала крылатой. Иван Сергеевич Тургенев создал окарикатуренный образ провозвестницы сексуальной революции в России — свободной от предрассудков передовой женщины, не живущей со своим законным мужем и ведущей свободный образ жизни. По воле автора, первая русская «прогрессистка» получила «говорящую» фамилию, в которой наряду с назидательностью слышится и пародийно-иронический обертон. Кукша — это дурно, неопрятно, неуклюже одетая женщина[241]. Тургенев несколько раз подчёркивает, что Кукшина неряшлива и неопрятна. Помимо этого она некрасива, претенциозна, неумна и вульгарна.

«Бумаги, письма, толстые нумера русских журналов, большею частью неразрезанные, валялись по запыленным столам; везде белели разбросанные окурки папирос. На кожаном диване полулежала дама, еще молодая, белокурая, несколько растрепанная, в шелковом, не совсем опрятном, платье, с крупными браслетами на коротеньких руках и кружевною косынкой на голове. <…>.

В маленькой и невзрачной фигурке эманципированной женщины не было ничего безобразного; но выражение ее лица неприятно действовало на зрителя. Невольно хотелось спросить у ней: "Что ты, голодна? Или скучаешь? Или робеешь? Чего ты пружишься (ломаешься, кривляешься. — С.Э.)?" И у ней, как у Ситникова, вечно скребло на душе. Она говорила и двигалась очень развязно и в то же время неловко: она, очевидно, сама себя считала за добродушное и простое существо, и между тем что бы она ни делала, вам постоянно казалось, что она именно это-то и не хотела сделать; все у ней выходило, как дети говорят — нарочно, то есть не просто, не естественно»[242].

Кукшина курит, что в то время воспринималось как вульгарность. «Евдоксия свернула папироску своими побуревшими от табаку пальцами, провела по ней языком, пососала ее и закурила»[243]. К губернатору госпожа Кукшина «явилась на бал безо всякой кринолины и в грязных перчатках, но с райскою птицею в волосах»[244].

Госпожа Кукшина — это вымышленный образ. Но и в реальной действительности в течение длительного времени господствовал несколько брезгливый взгляд на женщин, открыто отвергающих основы традиционной морали. Князь Владимир Фёдорович Одоевский 28 апреля 1866 года записал в дневнике: «…одно из правил нигилистов не быть опрятным. Что за гадость, особливо если они живут с мущинами в плотском соединении; от них должно вонять нестерпимо»[245].