Закат империи США: Кризисы и конфликты

Страх перед разбуженным великаном возникает к концу 1990-х, когда выяснилось, что баснословные долги США скупает прежде всего Китай. Америке предложили сделку, от которой она не могла отказаться. Все еще бедная, но беспрецедентно быстро растущая и гигантская азиатская страна финансировала потребление богатого общества, которое быстро теряло основы своего индустриального производства. Продолжение гигантской индустриализации Китая требовало поддержания где-то в мире столь же гигантского спроса. Китай стал ссужать Америку американскими же долларами, чтобы поддержать американский уровень потребления импортируемых из Китая товаров.

Конечно, сегодня Китай растет от колоссальной глубины и ширины корневой системы рыночного ремесленного хозяйства, веками формировавшегося в Поднебесной. Если же почитать Фернана Броделя или Джанет Абу-Лугод, то можно также узнать нечто поразительное и об Индии. Стоит пристально следить и за былыми центрами исламской коммерции: Ираном и Египтом. Дело ученых — объяснять, как именно сохранились стародавние экономические традиции этих регионов, которые Бродель называл великими колесами торговли. Но факт остается фактом: эти традиции где-то подспудно сохранялись в течение веков господства Запада.

Китай, Индия и прочие страны теперь уже бывшего третьего мира в 1950-60-е годы заложили основы своего подъема — современные государственные институты, инфраструктуру, образование. Им не удалось сделать рывок, намечавшийся в 1970-х годах. Причина в том, что вмешалась катастрофическая для большинства третьих стран финансовая конъюнктура американской глобализации, которая ударила по слабым местам и прервала их переход от импортозамещения к экспортной индустриализации.

Для объяснения американского вторжения в Ирак придумано много теорий. Большинство из них полны конспирологических версий. Неоконсерваторы считали, что клинтоновские экивоки — лишь трата времени в противостоянии главной угрозе гегемонии США, а именно — экономическому росту Китая. Они также осознавали невозможность справиться с Китаем тем же образом, как Рейган справился с конкуренцией Японии. Токио вынудили принять американские правила ведения «открытой игры», что привело к краху финансовой системы, выстроенной на азиатском кумовстве, и последующей многолетней стагнации.

Пекин оказался менее податливым. Конечно, Китаю приходилось накапливать гигантские долларовые запасы от практически односторонней торговли с США, тем самым поддерживая курс доллара и американское потребление. При этом Китай развернул инфраструктурное строительство, перед которым меркнут достижения «нового курса» Рузвельта. Прямая война с ядерным Китаем исключалась. Антикоммунистическая либеральная революция Китаю после 1989 года едва ли грозила.

Война же с Ираком, казалось, «убивала много зайцев» разом. США демонстрировали возможности самой дорогой и высокотехнологичной армии в мире и способность действовать по собственному усмотрению, блокировали беспокойный Иран, получили центральные позиции на Ближнем Востоке. Наконец, с оккупацией Ирака США фактически вошли в состав ОПЕК. Главной аудиторией этой демонстрации имперской мощи были призваны стать не столько Европа или арабский мир, сколько Китай. Как мы теперь знаем, вышло иначе.

Об опасности геополитического перенапряжения давно предупреждали и умнейший консервативный политолог Джон Миершаймер, и левый радикал Иммануил Валлерстайн, и либеральный историк Пол Кеннеди. О том, что будущие войны на периферии будут вестись не в пустынях и джунглях, а в городских трущобах, где высокоточное оружие бесполезно и все будет по-прежнему зависеть от пехоты, говорили и Анатоль Ли-вен, и многие другие трезвомыслящие теоретики. В Пентагоне многие смотрели «Битву за Алжир» — великий и беспощадно реалистичный фильм Джилло Понтекорво о городских партизанах в мусульманской стране. Однако имперская идеология и сознание собственной мощи ослепляют самих пропагандистов. На закате империи такое случается нередко. Именно в этот момент интересно проследить за действиями элиты.

В социальной иерархии человеческого общества верхние уровни занимают функционально различные элиты: полководцы, коммерсанты, жрецы и идеологи, администраторы и правители. Говоря об элите, мы неизбежно вступаем на минное поле, дебаты по поводу определений здесь нескончаемы. Чтобы не увязнуть в препирательствах ученых-обществоведов, используем инструментарий Пьера Бурдье. Тем более подход, которым пользовался Бурдье, выводит нас на социологический анализ повседневности, лишенный обобщенности макроанализа.

Элиту можно рассматривать попросту как группу индивидов, занимающих верхние эшелоны, «командные высоты» в тех или иных социальных институтах: на экономических рынках и предприятиях материального производства, в политических партиях и движениях, организационно в той или иной степени оформленных полях «символического производства» (религии, «высокой» и массовой культуре, науке, журналистике, образовании, спорте) и, конечно, в государственных структурах.