Закат Кенигсберга

В условиях идеальной видимости вражеская авиация ежедневно и почти беспрерывно совершала налеты и сбрасывала бомбы всех калибров на цели, казавшиеся стоящими, особенно на еще не разрушенные городские кварталы, как, например, Верхнего и Нижнего Хаберберга. Собственной противовоздушной обороны у нас почти не было. Уже вечером 6 апреля город горел во многих местах, включая Верхний и Нижний Хаберберг. Мужественные кенигсбегские жители (насколько я помню, незадолго до штурма их в городе насчитывалось около 130 000) пытались спасти все, что было в их силах. Можно было увидеть стариков, женщин и детей, выносивших из горящих домов мебель и домашнюю утварь и пытавшихся тушить пожары недостаточными для этого средствами.

Казалось, их не пугают ни падающие бомбы, ни снаряды. Командные пункты, пункты приема раненых, главные перевязочные пункты и лазареты наполнялись солдатами и мирными жителями. Вид Кенигсберга был ужасен. Было не продохнуть от дыма и гари, а по ночам небо было ярко освещено заревом пожарищ и мириадами летящих искр. Командные пункты и подвалы были переполнены ищущим укрытия гражданским населением.

Сколько же это может продолжаться? Вот уже почти четыре месяца русские держат нас в осаде, не переходя к штурму. Складывается впечатление, что они возлагают надежды на благоразумие коменданта, ибо взятие любого города всегда сопряжено с большим количеством жертв с обеих сторон. Уже наступил апрель, а город продолжают укреплять: чуть не на каждом перекрестке появляются противотанковые заграждения и бункер. Всего больше заботятся о Северном вокзале, важном транспортном узле: пройти здесь можно только в одном месте. Именно тут я увидел повешенных молодых солдат, попытавшихся поступить разумно, а именно отказавшихся бессмысленно воевать. Они сделали то, чего побоялись сделать военачальники во главе с Гитлером. Но на грудь им повесили таблички: «Мне пришлось умереть, потому что я трус». Лаш вспоминает:

Поступало все больше сообщений о том, что солдаты, загнанные в подвал вместе с гражданским населением, потеряли волю к сопротивлению. Кое-где отчаявшиеся женщины пытались вырвать из рук солдат оружие и вывесить в окнах белые тряпки, чтобы положить конец кошмару.

Но все требования капитулировать были оставлены без внимания.

Русские

5 апреля мы добирались до дома с превеликим трудом. Артиллерия стреляла без перерыва. Боевые части занимали позиции на Хаммервеге и на Луизенвале. Судя по тому, что доносился винтовочный и автоматный огонь, бои шли совсем близко. Я словно пересекал линию фронта. То и дело приходилось предъявлять рабочий пропуск или при вое снаряда бросаться на землю. Было ясно, что начался штурм, которого уже давно ожидали. Все знали, что русские сильнее и противостоять им невозможно. Генерал Лаш сам указывал, что на примерно 250 000 атакующих приходилось 35 000 бойцов обороны, что в штурме участвовала треть всей русской авиации и ей не противостоял ни один немецкий самолет, а соотношение танков было 100:1. Никто не понимал, зачем нужно было заставлять гражданское население выдерживать штурм города со смертоносной бомбардировкой. Бог свидетель, все уже и без того натерпелись. Душила бессильная злоба на командиров, для которых так мало значила жизнь подчиненных. Их ругали громко, не таясь.

Еле добравшись до нашей Штайнмец-штрассе, мы решаем, что теперь уже не уйдем отсюда, суждено ли нам увидеть приход русских или погибнуть под обломками дома. Мы вновь спускаемся в бомбоубежище. Рогалли уже несколько дней как исчез. Семья Норра и две другие семьи покинули город, так что нас осталось совсем немного и можно чувствовать себя свободнее. Теперь, конечно, мы больше не молчим. Время нацистов прошло, и относиться к нам стали любезно. К тому же соседи, хоть об этом и не говорится, надеются, что мы заступимся за них перед русскими.

6 апреля: снаружи доносится адский грохот. В дом попадают снаряды, но слышно, что мы пока вне эпицентра сражения. Солдаты в боевом снаряжении, с гранатометами и рациями переходят из подвала в подвал: еще до штурма их соединили узкими проломами. Но ведь и русские могли вследствие этого преодолевать под землей целые городские кварталы. Возможность для тех и других сторон проникать по соединенным между собою подвалам на территорию, занятую противником, повышала ожесточенность уличных боев.

Проходивших по подвалам немецких солдат умоляли прекратить борьбу, подумать о беззащитном гражданском населении. Солдаты выражали сожаление, что не могут сделать это, и ссылались на приказы. Противоправные приказы как «основание крайней необходимости» служили оправданием и для солдата, и для генерала, ведь тот, кто обязан их выполнять, может не беспокоиться об ответственности, сколько бы народу ни полегло и что бы ни разрушили. Диккерт и Гроссман пишут: