Закат на Авеню Монтень (СИ)

— Бросьте молоть ерунду, Лефевр! Мой отец погиб из-за того, что он был всецело посвящен работе, каждый час, каждую минуту он был там. И когда пришло время суда, никто из его сослуживцев или начальства не сделал ничего, чтобы хоть как-то помочь ему. Все забыли его и его заслуги. И вы идете той же дорогой. Я пыталась помочь ему, но ничего не получилось и теперь, когда судьба вновь ставит меня перед выбором помочь или пустить все на самотек, я не могу остаться в стороне. У вас семья, дети, пусть вы уже не живете вместе, но менее родными они от этого не станут, у вас растет дочь. Вы хотите ей такого будущего как у меня?! Без отца…

Ее глаза стали мокрыми и через мгновение по краснеющей щеке начала катиться слеза. Это было очень странно для меня и для нее самой. Она дала волю чувствам, наверное, так было надо. Я подошел к ней и обнял. Не могу объяснить почему я так поступил. Это не было формальностью или мимолетным порывом, я чувствовал к ней какую-то жалость. Она была несчастна.

— Я не могу допустить, чтобы мой отец снова попал в тюрьму.

После этих слов она окончательно сдалась. Из небесно-голубых глаз ручьем покатились слезы и моя рубашка в секунду стала мокрой. Софи не пыталась сопротивляться да и не нужно было это. Она плакала, ее руки буквально вгрызались в мои плечи, так, что порой мне становилось больно. Я попытался ее успокоить, но она не слушала.

— Не уходи от меня. Ты не можешь так поступить.

В такие моменты я не знал что надо делать. Я был полицейским, а не психологом, и успокоить женщину у меня получалось так же хорошо как строительным ломом высечь скульптуру из камня. Я сказал то, что должен был сказать в такой момент, может я поступил не верно по отношению к себе, но на тот момент это было единственно правильное решение.

— Я не уйду. Обещаю тебе.

Жребий брошен, теперь отступать было некуда. Глупо давать обещания, а потом с легкой ухмылкой не выполнять их. Я так не могу. Я так не воспитан.

Потихоньку она стала успокаиваться. Ее дыхание стало ровным и мягких, а глаза вновь засверкали голубым цветом.

— Простите комиссар, я была сама не своя.

Софи отпустила меня и тихо отошла в сторону поближе к небольшому окну.

— Спасибо вам, Лефевр, я этого не забуду. Вы даже не представляете, чего мне стоила эта искренность. Я всю жизнь полагала, что вокруг нас одни лжецы, лицемеры, которым чужды искренность и доброта, и не способные на сострадание. Все это время, начиная с того самого дня, когда я похоронила своего отца мне было некому рассказать все это. Наверняка вы считаете меня ведьмой, я знаю это, может не отрицать это. Может я чего-то не понимаю, но назвать меня глухой точно нельзя. Я постоянно слышу, как за моей спиной меня обвиняют во всех смертных грехах, называя мужененавистницей.

— У вас есть мужчина?

Она отрицательно покачала головой.

— А был?

— Нет… никогда.

— Никогда?

— Вас удивляет, что в наше время еще можно остаться нетронутой. Я пыталась влюбиться, но все было напрасно, меня просто напросто не воспринимали всерьез, думая, что я просто веду очередную игру. Женщины мной восхищались, а мужчины обходили стороной. Сама удивляюсь как я не стала лесбиянкой.

Она натянуто улыбнулась.

— Но однажды я встретила мужчину, он был младше меня на три года и абсолютно не имел обо мне никакого представления. Он не знал кто я, кем и где работаю, его это просто не интересовало. Каждое утро я находила возле своей двери небольшой букет цветов с запиской от него. Он был писатель, и каждый раз посвящал мне очередное четверостишье. Так продолжалось четыре месяца — мы были счастливы, наверное так, как обычно об этом пишут в книгах. Впервые за столько времени мои мысли были забиты только о нем. Ни работа, ничто не могло заслонить их, я буквально жила ими, казалось, что вот-вот и за моей спиной вырастут крылья…. Но вскоре все рухнуло в один миг. Пару лет назад мне пришлось делать доклад по одному громкому делу, я тогда сказала, что буду очень занята и не смогу пойти с ним на презентацию его сборника стихов. Он был обижен, но смог смириться. Каково же было мое удивление, когда в зале, где проходил доклад, вдруг появились репортеры с журналистами центральных телеканалов. Это было для меня очень неожиданно, т. к. журналисты не были заранее приглашены, но отступать было некуда. То мероприятие освещали все телеканалы. Какими только заголовками журналисты не украшали свои газеты. Меня называли как угодно, но только не женщиной.

— И он увидел это?

— Да… наверное… по крайней мере, после того доклада я больше никогда не видела цветов под своей квартирой.

— Неужели он испугался?

— Он был романтиком, сентиментальным, хрупким, такие люди живут образами, идеалами и очень сильно переживают, когда они рушатся. Тот доклад разрушил все, что мы построили за четыре месяца, до самого основания. Это было очень тяжело, я больше не хотела заводить отношения, семью, детей. Я ненавидела всех: журналистов, газетчиков, полицейских, всех, кто так или иначе приложил руку к моей жизни и сделал ее такой, какая она сейчас есть.