Закат на Светлой сопке

Иногда колеса упирались в высокие корневища, возок останавливался, и человек, всхлипывая, из последних силёнок наваливался на лямки. И, как только колёса перескакивали преграду, он падал, ударялся лицом о землю. Отлёживался и полз дальше.

К восходу солнца катафалк стоял на въезде в могилу, а на дне её лежал без признаков жизни Мирон. Собака несколько раз тормошила его за полы костюма, за гачи штанов, взлаивала, но ничто не оживляло хозяина. Могильная прохлада долго высасывала из него усталость, немощь, боль.

Старик проснулся. С трудом приподнялся и сел, привалясь к стене могилы. Сквозь чередующиеся в глазах цвета усмотрел слабые очертания гроба на тележке. Обрадовался и пополз к нему.

Чтобы тележка стояла на одном месте, связал вожжами передние колеса с задними. Затем заполз с торца и стал с неё спихивать гроб. Но работа была не по силам.

День разыгрывался, теплело. Солнце уже утомляло, и старик торопился, отчего ещё больше уставал, хирел.

Упираясь то головой, то плечом в торец гроба, ему, наконец, удалось сдвинуть его с места. Подналёг ещё – ещё сдвинул. Упёрся руками. Толкал по миллиметрам настырно и до тех пор, пока другой край не перевесился и не уткнулся в землю. Старик упал лицом на плаху и забылся.

На этот раз Волчку удалось его привести в чувства. Затеребил, залаял, как будто бы боялся, что человек умрёт, не доведя дело до конца.

Старик очнулся. На четвереньках прополз к другому, свесившемуся концу, и, став на колени, начал тянуть гроб на себя.

Когда гроб наконец грохнул о землю, старика будто контузило. По его грязному от крови и земли иссохшему лицу, с налипшими к серым волосам бороды и усам травинками и хвойными иголочками пробежала блаженная улыбка. Привалясь к углу могилы, он уснул.

Пёс какое-то время взлаивал, скулил, но он сам был слаб. Волчок лёг под тележку, в тень, и тоже забылся.

Старик проснулся сам. Долго присматривался, соображал. Потом прополз к выходу, лёг на землю и, упираясь ногой в тележку, а плечом в гроб, стал пододвигать его вперёд, туда, где ему стоять до истления. Гроб двигался, но столь медленно, что старику пришлось преодолеть полуметровое расстояние за два получасовых обморока.

Наконец труды были вознаграждены – домовина встал на "своё" место. Старик перевернул лежащую в ней крышку, привалил её к стене могилы. Поправил подушечку и одеялко и с блаженной радостью вполз в вечное ложе.

Пёс смотрел на него с края могилы. Он не узнавал своего хозяина. Это был уже кто-то другой, большой, лохматый, вытянувшийся во весь ящик (который так сегодня их вымотал), в пыли, в крови, с порванной на колене штаниной. И, когда человек взглянул на него и прошептал что-то – этот, едва уловимый шёпот, долетел до него как:

– Прощай, дружок! – Волчок вскинул голову и от невыносимого горя из последних сил завыл:

– У-у-у!..

Старик опустил крышку гроба, поправил её настолько, насколько хватило сил, и глубоко упокоено вздохнул. И сон, в который погрузился он, теперь стал явью, явь же – сном. И вой собаки, это уже не вой, а колыбельная…

Через неделю выпал снег. Небо заволокло серой беспросветной пеленой. Она скрыла надолго солнце, обесцветила зорю и закат. Затем ударили морозы. Ветер понёс позёмку, заметал одинокую пустующую избу, двор, приусадебные огороды, давно забывших тепло и труд людей. Заметал на Светлой сопке и последний приют Матрёны, Мирона и собаки – Волчок умер у ног своего хозяина.

Чего боялся Мирон, то и случилось: никто не пришёл проводить их в последний путь. Хорошо хоть сам успел о себе позаботиться.

…Груня обезножила. Одинокая, возможно, тоже этой зимой умрёт. Одно её утешало, что умрёт не в пустующей деревне. Пока не в пустующей. Успеть бы…

1997г.

Забытые чертоги.

К сожалению, я не знаю, кто этот дом построил? Может, мой прадед или прапрадед. И этот сарай, под обломками которого я лежу. Я вообще не знаю, почему мой дед Антон Антонович перед смертью так просил меня сюда съездить? Что ему хотелось от этого визита? Сам он всё по стройкам мотался из одного края страны в другой. А моя бабушка и мать проживали в городе. Естественно, и я.

Окончив школу, я загремел в армию. Всякого пришлось пережить и повидать в ней… перестройку в российской армии, дедовщину.

Сколько же я тут лежу?..

Со стороны входа крыша обрушилась как-то неожиданно. Словно стук двери стал детонатором к взрывателю. Впереди было маленькое оконце, но в него нырнуть я не успел, удар по спине, подкосил ноги и я ничком распластался на полу. От удара, кажется, что-то сместилось в позвоночнике. Стоило пошевелить конечностями, отключалась голова. Всё! – отдыхать мне тут в останках пра-пра-пра-дедовых пенат до истления.

Я, то прихожу в сознание, то опять погружаюсь в забытье.

Прадеда своего Антона Евстратовича я живым не помню, разве что по фотографиям. Но говорят, он меня на руках успел потютюшкать. Долгожителем был. Я нынче, по приезду в деревню, хотел пойти к нему на могилку, найти её. Но новые несколько стеснённые обстоятельства изменило мой распорядок. И как бы ни навсегда…