Закат над лагуной. Встречи великого князя Павла Петровича Романова с венецианским авантюристом Джакомо Казановой. Каприччио

– О, просить прощения вовсе не нужно, граф Салтыков, – в разговор вступил Казанова, тростью отгоняя назойливых голубей. – Уж слишком много недоразумений существует вокруг этого эпизода. В первую очередь я хочу всем напомнить, что до великой схизмы 1054 года христианство было единым, несмотря на греческие обряды на Востоке и латинские на Западе. Конфликт касался лишь верхов римского и константинопольского духовенства, а не простых верующих.

– Венеция, кстати, всегда проводила четкую границу между сферой религиозной и сферой политической, – добавил Пезаро.

– А во-вторых, – Казанова выпрямил хвостик своего парика, ведя делегацию по узкой Салита Гречи, – Четвертый крестовый поход, возглавляемый дожем Энрико Дандоло в 1204 году, вовсе не имел цель разрушить Константинополь. Первоначальная цель крестоносцев была освободить Иерусалим от мусульман. Эта трагедия произошла случайно, она была последствием внутреннего переворота. Латинцев попросили вернуть низложенного императора на престол, обещая, разумеется, приличное вознаграждение. К несчастью, после того как латинцы выполнили свои обязательства, византийцы не сдержали свое обещание и не дали латинцам то, что им полагалось. Только тогда те начали брать, не спрашивая.

– Интересно. Очень интересно, – сказал цесаревич, не ожидая от Казановы такой эрудиции.

Пезаро тоже посмотрел на своего соотечественника с удивлением.

– Но дело никогда не шло о религии.

– Я не сомневаюсь, – сказал граф Куракин. – Венеция считается самой толерантной державой в мире.

– Венеция старается развивать отношения с представителями всех конфессий, – отметил Пезаро, опережая Казанову. – Мы убеждены, что Бог после сотворения мира решил его оставить свободным, не вмешиваясь в течение земных событий.

– Деизм! – обрадовался цесаревич, заметив с моста, как постепенно начинали концентрироваться водяные пары. – У нас Ломоносов был деистом. О, феноменальная натура! Равных ему нет. Как же его потом Синод достал за это вольнодумство.

– Да, но, к счастью, ваши монархи, – сказал Пезаро, – по крайней мере нынешняя императрица, являются просвещенными монархами и знают, где должно кончаться влияния церкви.

– Несомненно, просвещенная монархия – это наилучший политический строй. Я не люблю никакую гомогенизацию, предпочитая, чтобы сливки поднимались ввысь! – по-ребячьи улыбнулся Казанова, наблюдая реакцию дам. – Но, к сожалению, не все монархи будут просвещенными.

– Почему?

– Потому что человек не слушает то, что говорит ему его разум. Он поступает так, как диктует ему совокупность его эмоций – его душа. А в этой области, разумеется, мы все очень разные.

– Не знаю, синьор Казанова, не знаю, – цесаревич спустился с моста, но одну ногу оставил на нижней ступени. – По-моему, разум учит человека быть порядочным, внимательным, он побуждает его к гражданской ответственности.

– О, если было бы так, Ваше Сиятельство. Если было бы так…

– Так и есть.

– Вы сейчас сказали, «учит человека быть порядочным».

– А разве нет?

– Это тот же самый разговор, который я когда-то вел с месье Вольтером.

– Что?! – восторженно вскрикнули русские.

– Это тот же самый разговор, – повторил Казанова, насторожившись, – который я когда-то вел с месье Вольтером.

– Что?! – воскликнули гости еще громче.

Казанова попятился назад, испугавшись и не поняв, почему вся русская делегация вдруг хлынула на него и прижала к парапету так, что он едва не перевернулся и не упал в канал.

– Я не понял… простите… я что-то не то сказал?

Русские, особенно дамы, пожирали его выпученными глазами. Даже Пезаро испугался этого внезапного возбуждения.

– Вы… Вы… Вы знали Вольтера? – спросил маленький цесаревич, проталкиваясь вперед из свиты. – Франсуа Мари Аруэ?

– Да.

– Это же… это же… просто невероятно! – томно вздохнула к небу мадемуазель Нелидова.

– О, Кандид, мое очарование! – млела мадам Борщова.

– То есть… то есть вы его видели? – растерялся Куракин. – Воочию?

– Да, граф, – Казанова перевел дух.

– Не может быть. Просто не может быть, – качала головой графиня дю Нор.

– Клянусь вам, господа.

– Ну-ну, расскажите тогда, – цесаревич чуть не подпрыгнул, не зная, куда девать свои руки. – Где же это было? В Париже? В Лондоне? Или, может быть, месье Вольтер побывал в Венеции? Поделитесь. Avanti![17]

– Нет, это было в Швейцарии, в его имении под названием Отрадное. Мы толковали о разуме, о суеверии, обо всем противоречивом в человеческой натуре.

– Вы не представляете, синьор Казанова, что значит Вольтер для России, – призналась мадам Борщова. – Наша императрица с ним вела переписку до самой его смерти. Она только что купила его библиотеку. Семь тысяч книг нам доставили в Петербург. Семь тысяч!

– И… и… что же он сказал вам? – Нелидова чуть не обняла Казанову от восхищения.

– Ну, в двух словах, месье Вольтер считал, что, если человек освободится от всех своих предрассудков и предубеждений, если он увидит логическую связь между мировыми явлениями, он сможет построить счастливое и справедливое общество.