Закат над лагуной. Встречи великого князя Павла Петровича Романова с венецианским авантюристом Джакомо Казановой. Каприччио

Венецианцы тоже приблизились к Казанове из любопытства.

– Не только побывал, Ваше Сиятельство, но и имел честь общаться с выдающимися представителями вашего общества.

– Что Вы говорите?

– Да-да. Я прекрасно помню барона Лефорта – сына знаменитого адмирала, служившего при Петре Великом. Я помню министра Григория Николаевича Теплова, а также князя Николая Васильевича Репнина – полномочного посла в Польше.

– О!

– А еще я помню обер-шталмейстера Льва Нарышкина, отличного охотника. И как можно забыть великолепную княгиню Дашкову, наизусть знавшую все произведения Монтескье. И, надеюсь, Вы простите мою нескромность, я пользовался симпатией великого графа Алексея Григорьевича Орлова, которого встретил вновь в 1770 году, когда его флотилия стояла в Ливорно у Тосканского побережья.

– Неужели? – цесаревич прищурил глаза, рассматривая густые брови своего собеседника.

– И, конечно, Ваше Сиятельство, я никогда не забуду милейшего, умнейшего графа Никиту Ивановича Панина.

Цесаревич опять застыл в испуге, но по добродушно-лукавой улыбке Казановы понял, что тот продолжает тайно иронизировать над его статусом инкогнито. Никита Иванович Панин когда-то был наставником цесаревича и употреблял самые строгие меры для его воспитания, настолько строгие, что юный престолонаследник иногда боялся произнести слово без позволения своего воспитателя. Но никто в зале, кроме, пожалуй, Салтыкова, этого не знал, и графу понравилась та обаятельная смелость, с которой Казанова пытался завоевать сердца русских гостей.

– Очень интересно. И что Вы еще нам можете рассказать?

– Именно граф Панин представил меня великой самодержице.

– Да что вы!

– Это было осенью 65-го, незадолго до моего отъезда, в Дворцовом саду Царского села, под чудным безоблачным русским небом.

– И о чем Вы с ней, если не секрет, разговаривали под тем… безоблачным небом?

Русские внимательно смотрели на Казанову. Салтыков и Куракин изучали каждый его слог. Мария Федоровна и ее фрейлины не могли поверить, как искусно и храбро Казанова разговаривает с цесаревичем.

– Сначала августейшая императрица поддержала мое мнение по поводу статуй, стоявших в саду.

– А именно?

– Ну, Ваше Сиятельство, как Вам сказать, мне они показались какими-то громоздкими, грубыми, не соответствующими грациозной осанке самой скипетроносицы.

– Да, согласен. Это проблему мы уже решили, – цесаревич посмотрел на Антонио Канову. – А потом?

– А потом мы заговорили о разницах в наших календарях. Я старался понять, почему Россия все еще живет по старому стилю. И тут величайшая царица проявила свою бесподобную мудрость, сказав, что ей не было бы так легко провести календарную реформу, как это было папе Григорию в XVI веке, потому что православная церковь все еще очень привязана к своим древним обычаям. Ведь в те одиннадцать дней, которые ей пришлось бы вычеркнуть из календаря, русские чествуют множество святых. Все европейские государства, сказала она, имеют свои обычаи, от которых было бы очень больно отказаться, в том числе и Венеция. В Венеции, например, год до сих пор начинается, даже по григорианскому календарю, с 1 марта. Это же не мешает Венеции взаимодействовать с другими странами.

– Нет, конечно, – подтвердил граф.

– Более того, Ее Императорское Величество знала, что в Венеции день начинается после заката.

– Простите? – поднял брови граф Куракин.

– Certamente.

– А как же Вы тогда…

– Это и есть то уважение к древним традициям, на котором настаивала императрица. Таким образом, она меня убедила, что, пока общество живет определенными обычаями, ни в коем случае их нельзя искоренять, даже если они являются чуть старомодными.

– Виноват, не понял, – с недоумением признался Куракин. – Вы хотите сказать, что сейчас день? А днем будет ночь?

– Нет, сейчас ночь. Общий день начинается, когда начинается ночь. А сейчас ночь, и какая глубокая!

– Ничего не понимаю, – Куракин взглянул на длинный клюв своей маски. – То есть как… то есть, когда же вы тогда, позвольте спросить, спите тут в Венеции?

– О, в Венеции так весело, что у нас нет времени спать! – Казанова попросил бокал шампанского.

Зная непредсказуемый характер Казановы, Пезаро опять заволновался, что тот ляпнет что-нибудь неблагоразумное. Но когда он увидел, с каким глубоким интересом русские прислушиваются к рассказам Казановы, он приятно удивился, и волнения его исчезли. Глаза Марии Федоровны безустанно моргали, и ее пухленькие щечки покрылись краской. Граф дю Нор тоже попросил бокал шипучки, пока Салтыков тщательно объяснял что-то на ухо озадаченному Куракину, как учитель нерадивому ученику.

– А что Вы еще видели в России? – с любопытством спросила графиня дю Нор.

– Я помню, как в начале лета никто ночью свечей не зажигал, поскольку небо оставалось светлым, и, чтобы понять, наступила ли ночь, из Петропавловской крепости раздавался пушечный выстрел.

– Изумительно! – крикнул Канова, высовываясь из толпы.