Заключительное поведение Келаря Терпигорева в изображении ливонского хрониста Бальтазара Рюссова весьма символично: он кладет грамоту, в которой подтверждается обязательство ливонцев платить дань, себе за пазуху, и объясняет присутствующим смысл своих действий: «Ведь это маленькое дитя, которое нужно холить и кормить белым хлебом и сладким молоком. Когда же ребенок подрастет, то наверное заговорит и принесет большую пользу нашему великому князю». По Ниенштедту, Терпигорев выразился еще более образно: угостив провожавших его ливонцев на радостях водкой «по русскому обычаю», отдавая своему подьячему грамоту, он сказал: «Смотри, береги и ухаживай за этим теленком, чтобы он вырос велик и разжирел». Как мы видим, ливонские хронисты, для осмысления положения Ливонии прибегли к образу беспомощного, но готового к употреблению домашнего скота, вроде дойной коровы, разжиревшего теленка, которого уловят в сеть, затравят собаками и вообще отдадут на заклание, а он ведет себя, как несмышленый теленок[130].
Следующие полгода ливонцы занимались архивными изысканиями, результатом которых стали пять старых договоров: два из городского архива Дерпта и три — из епископского, в которых о дани не было ни слова. Посчитав, что они таким образом «сыскали дань», дерптский епископ и магистр направили в начале 1557 г. посольство в Москву, снабдив его обнаруженными документами.
Аргументы послов не произвели на царя никакого впечатления: он посоветовал им «отставить их безлепичные и непрямые речи» и исправиться во всех делах. Как показано В.Е. Поповым, напрасно орденские послы убеждали Ивана Висковатого, будто магистр «…и вся ливонская земля поняли тот пункт, который записан в последней грамоте не иначе как «расследование, наведение справок» (нем.:
В марте 1557 г. послы были «бездельно отпущены с Москвы». Ливония занервничала, и было от чего — призрак войны подступил неожиданно близко. «А теперь из-за глупого недопонимания одного слова все зашло так далеко», — говорилось в инструкции новым дерптским послам в Москву в сентябре 1557 г.[132] Только теперь ливонская дипломатия решила начать торг о сумме выплат. Но было уже поздно: в ноябре 1557 г. при дворе Ивана Грозного выйдет русская грамота об официальном объявлении войны Ливонскому ордену[133], а в январе 1558 г. поместная конница перейдет реку Нарову и начнется первая война России и Европы…
«Война коадъюторов» 1556–1557 гг
В 1556 г. в Ливонии вспыхнула так называемая «война коадъюторов». Ее причины лежали как во внутренних противоречиях Ливонии, так и в попытке сыграть на этих противоречиях Короной Польши. В октябре 1553 г. к архиепископу Вильгельму обратился с просьбой молодой мекленбургский герцог Ян Альбрехт: пристроить его брата Кристофа в орден или на должность рижского коадъютора, так как сам герцог не может содержать многочисленное потомство своего отца[134]. Эта просьба противоречила рецессу Вольмарского ландтага 1546 г., по которому представитель наследственной аристократии не мог быть назначен коадъютором или епископом, поскольку это грозило секуляризацией ордена.
Герцог Пруссии Альбрехт Гогенцоллерн увидел в этом назначении шанс поссорить между собой орден и Рижское архиепископство. Если между ними возникнет конфликт из-за кандидатуры Кристофа, то польский король Сигизмунд II получал законное право вмешаться в конфликт как протектор и родственник архиепископа Вильгельма. Вмешательство может иметь любые формы, вплоть до отправки войск на защиту архиепископа и его коадъютора, т. е. фактически — военного вторжения и интервенции. 1 сентября 1555 г. на встрече с Альбрехтом Сигизмунд II принял план и обещал оказать Кристофу полную поддержку[135].
В декабре 1555 г. кандидатура Кристофа на должность коадьютора Рижского архиепископа Вильгельма была внесена официально. 12 января 1556 г. на заседании конвента в Вейдене выступил польский посол Каспар Ланский. Он предъявил требование Сигизмунда II как протектора рижского архиепископа избрать коадъютором Кристофа. При этом магистр издевательски принял Ланского: не уступил ему почетного места за столом, силой заставлял его пить, а затем не пускал «по нужде», так что королевскому посланнику пришлось перепрыгивать через стол[136]. Конвент подумал два дня и пришел к выводу, что он неправомочен принимать какие-либо решения, а утвердить или отклонить кандидатуру коадъютора может только ливонский ландтаг[137].