Закат Советской империи. От Брежнева до Горбачева. 1966–1991

Тэтчер впоследствии говорила: «Мы сделали Горбачева генеральным секретарем».

Кончаловский об Андропове и Горбачеве

Андрей Кончаловский в своих воспоминаниях отмечает, что «как это ни парадоксально, в Советском Союзе в узком кругу членов Политбюро существовала особая форма демократии. Все заседания Политбюро были секретными, потому что там происходили острые дискуссии и столкновение противоположных точек зрения. При этом никто не нес потом ответственность или наказание за высказанные мнения. Там все говорили откровенно, что думали.

Иногда подобные дискуссии выносились и на уровень членов ЦК КПСС для того, чтобы сделать намечающуюся политическую тенденцию гласной. В начале 60-х годов в кулуарах Дома кино активно обсуждались слухи о проходящей в Кремле дискуссии по идеологии.

Новый партийный идеолог Демичев старался смягчить контроль за литературой и искусством, но его попытка вызвала ожесточенное сопротивление партноменклатуры в республиках. Грузинский секретарь по идеологии выскочил на трибуну и прокричал: “Я был и остаюсь сталинистом! И мы не позволим лишать партию руководящей роли в идеологии!”

Это был прямой вызов Политбюро, но далеко не сталинские времена, когда за несогласие с предлагаемым курсом можно было быть сразу расстрелянным.

Еще во времена Хрущева, в 1957 году, Юрий Андропов занял в ЦК пост заведующего отделом социалистических стран, а затем был назначен секретарем ЦК. Мы с Тарковским дружили с несколькими молодыми людьми, которые работали в группе внешнеполитических консультантов Андропова в аппарате ЦК, — Коля Шишлин, Саша Бовин, Жора Шахназаров, Арбатов…

Именно они были призваны Андроповым, чтобы сделать более гибкой работу всесильного, но неповоротливого партийного аппарата. Можете себе представить, что встреча с этими людьми для меня и Тарковского была большой неожиданностью, потому что они представляли собой свободно мыслящих, образованных, говорящих на нескольких языках молодых интеллектуалов.

И свобода размышления, которой мы пользовались в наших застольных беседах, наводила меня на мысль, что Андропов не такой, как его предшественники, если он берет подобных людей к себе в консультанты, — это говорило о его широком мировоззрении, не укладывающемся в догматы советской официальной элиты. Кстати, Бовин и Шишлин были ответственны за написание речей для Генерального секретаря, в ту пору уже Брежнева.

Они рассказывали мне, что старались получить доклад последними, прежде чем он должен был появиться перед глазами Брежнева, и проверяли, не изъят ли из доклада абзац о культе личности. Потому что в предыдущих секторах сталинисты всегда вычеркивали упоминание о культе личности и любую негативную оценку Сталина. Люди из аппарата Андропова всегда аккуратно восстанавливали этот абзац и “охраняли” его до самого выступления, ибо это давало легитимное право оперировать идеями антисталинизма.

Андропов символизировал собой крыло советских “либералов” и в какой-то степени антисталинистов, конечно, в этом себя никогда публично не проявляя. Андропов интересовался европейским коммунизмом, потому что он имел дела всегда с западными коммунистами. А западный коммунизм развивался довольно активно в сторону ревизии сталинских догматов… попытки либерализации зарождались не где-нибудь, а в недрах самого ЦК КПСС и проводились людьми, которых я знал.

В середине 60-х годов под натиском либерального крыла в партии назревала идея экономической реформы в стране, которую должен был проводить в жизнь премьер Косыгин. Косыгин был экономистом и шел на эти реформы довольно неохотно, понимая, какое сопротивление вызовет подобная либерализация у сталинистов.

Это понятно, в то время партия была тотальным монополистом умов, душ, недр, короче — всего богатства, имеющегося в стране. Партийная элита имела неограниченный контроль над всем, а любая либерализация лишала коммунистов монопольных привилегии.

Реформам и всем тенденциям либерализации пришел трагический конец, когда в Чехословакии коммунистический лидер Александр Дубчек почувствовал конъюнктуру и решился быть первым, проведя Пражскую весну (1968). Он начал в Чехословакии активный процесс реформирования всех структур государства и партии. Проект Дубчека относительно децентрализации экономики получил название “социализм с человеческим лицом”.

Мы смотрели тогда с удивлением, с восторгом на то, что происходило в Праге. В отличие от моих друзей из ЦК, которые опасались, что все это может привести к трагическим последствиям. Собственно, так и случилось. Советские сталинисты, воспользовавшись тем, что Чехословакия быстро становится на антисоветские позиции, ввели танки в эту страну и немедленно поставили крест на всех реформах в СССР, мотивируя тем, что подобные реформы могут привести к такой же катастрофе — возмущению советского народа против всей тоталитарной системы.