Закат в крови<br />(Роман)

Вдруг с западной стороны учащенно забухали пушки, среди снежных вихрей начали рваться снаряды.

Зорко вглядываясь в метель, Корнилов то и дело посылал вперед ординарцев. Наконец он отдал приказ выдвинуть вперед батареи полковника Миончинского, а кавалерии Богаевского форсировать реку у моста.

Ординарцы с приказами Корнилова скакали то в одну, то в другую сторону, исчезая, как привидения, в белой замети.

Один из них, с белыми усами, на мохнатой лошади, вернулся и доложил:

— Мост подорван противником. Генерал Марков ищет брод справа от моста.

— Уже третью реку за время похода мы форсируем вброд, — с досадой проворчал Долинский. — Первую — под Лежанкой, вторую — под Кореновской, третью — здесь. Просто водолазами стали.

— Где же Эрдели? Куда запропастилась его конница? — нервничал в окружении штабистов Романовский. — И о Покровском ни слуху ни духу. Опять мы должны бросать в рукопашную офицеров!

Кружась и вихрясь, снег хлестал в лицо, ослеплял. Захлебываясь, лихорадочно стучали пулеметы. Падали сраженные пулями люди и кони. Копошились запорошенные снегом раненые, которых не успевали подбирать санитары и сестры милосердия.

Внезапно снег сменился холодным дождем. Резко потянуло студеным ветром. Промокшая шинель на Ивлеве вскоре оледенела, полы перестали гнуться, рукава — тоже, уподобились жестяным трубам. Башлык на голове Долинского торчал железным конусом.

Пешие, проходя мимо, звенели обледенелыми шинелями. Все суконное и ватное, смерзшись, сковывало и тарахтело.

Часовая стрелка показывала пять пополудни, а уже было так сумрачно, что даже огненные вспышки выстрелов сверкали сквозь дождь так ярко, словно в темноте.

Дрожа от ледяной стужи, Долинский бормотал:

— Не возьмем станицу, сгинем в степи.

— Ничего, — старался ободрить его Ивлев. — Все мы теперь в ледяных панцирях!

— Эти панцири напоминают цинковые гробы… — Долинский постучал по своей груди рукояткой нагайки. — Не знаю, как без посторонней помощи я слезу с коня.

«В самом деле, — подумал Ивлев, — офицеры на конях не могут менять положения тела, а те, кто в пешем строю, могут стоять или идти, не сгибаясь». И, как бы в подтверждение того, что подумал Ивлев, поблизости от него с седла упал офицер, и у него обломился рукав шинели. Стараясь подняться, офицер барахтался, как жук, но подняться не мог.

Корнилов с адъютантом подъехал к реке, к месту переправы. Здесь выстрелы раздавались со всех сторон, очень крутила вьюга, и людей, стоявших вдоль берега, то заметало вихрями снега, то открывало. Дрожащих, храпящих, упирающихся лошадей загоняли в мутную ледяную воду. Река в этом месте была неглубокой, но широкой. В стороне, у полуразрушенного моста, переправлялся обоз. Повозки часто уходили полностью в воду, и кони с трудом выволакивали их на противоположный берег. Вода кипела и пенилась. Снаряды красных, попадая в реку, высоко вскидывали в воздух столбы воды.

Корнилов взмахнул плетью и двинулся в воду. Сидя в седле, Ивлев старательно приподнимал колени, однако на середине реки все же набрал в голенища сапог ледяной воды.

Люди, переправившись на другой берег, с лицами, выражающими только отрешенность от всего, устремлялись группами к станице.

Красные встречали густым пулеметным и винтовочным огнем.

Вместе с офицерами и юнкерами Корнилов постепенно углублялся в станицу и вскоре приблизился к белому кирпичному дому, стоящему неподалеку от станичного правления.

Здесь он решил обосноваться, считая бой за станицу выигранным.

Когда Ивлев разделся на кухне у казака — хозяина дома, в котором остановился Корнилов, то и все нижнее белье у него оказалось мокрым.

— Як кажуть, до последней нитки, — заметил седобородый дед, сидевший на печке. — Сбрасывай, служивый, все догола да — на пич!

Развесив мокрую одежду вокруг, Ивлев взобрался на печь.

Впервые за семнадцать дней, проведенных за Кубанью, он, завернувшись в кожух, смог скоро уснуть.

* * *

Утром, когда в штабе собрались военачальники, Корнилов, вспомнив вчерашний необычайно трудный переход армии из аула Шенджий в Новодмитриевскую, сказал:

— Это был чисто суворовский переход!

— Никак нет, ваше высокопревосходительство, — отозвался Марков. — Чисто корниловский переход!

— Именно корниловский, — подхватил Неженцев, — и назвать его можно ледяным походом.

— Да, это был ледяной поход! — согласился Корнилов.

И вскоре определение «ледяной поход» облетело всю армию, обрело особый смысл, обросло ореолом легенд. Спустя некоторое время, по предложению Деникина, Ивлеву пришлось нарисовать будущий значок для участников этого похода: терновый венец и посредине меч.

— Этот значок будет самым почетным орденом нашей армии, — решил Деникин, внимательно и одобрительно разглядев рисунок. — Он будет символизировать героизм людей, перенесших крестные муки ледяного похода!

* * *

Ровно в полдень в небольшой комнате Корнилова военачальники собрались вновь — на важное совещание. Одну сторону представляли Алексеев, Корнилов, Романовский, Эрдели, Богаевский, Марков, Боровский, другую — Филимонов, Рябовол, Быч, Покровский, Гулыга, Султан-Гирей.