Закат в крови

Поезд с иностранцами прошел до станции Самалинской, Михайловской и Слепцовской. На этих станциях стояли бронепоезда, захваченные у красных.

Перед Ивлевым, проехавшим по пути отступления 11-й Красной Армии, во всем великом ужасе предстали результаты неимоверно жестокой войны, не знающей милосердия. Вообще поездка по местам недавних сражений утвердила в сознании, что до окончания гражданской войны еще далеко-далеко и что самое сложное и тяжелое — впереди, оно еще только начинается. Резервы большевиков чрезвычайно велики, и разгром одной их армии ничего решающего не означает. А между тем только на борьбу с Одиннадцатой армией ушло более полугода. И это тогда, когда на нее были брошены главные силы.

А в Екатеринодаре, залитом южным солнцем, на многих зданиях белели, краснели, синели флаги. Газеты выходили со статьями, восхвалявшими Врангеля, Шкуро, Покровского.

Открывались новые кафешантаны, бары, рестораны, в которых выступали с модными песенками Виктор Хенкин и Петро Тарахно.

Шуточная песня Хенкина «Кинто» распевалась всеми. Вскоре на подмостках кино и театров появился Вертинский с романсами собственного сочинения, часто схожими со стихами Игоря Северянина.

На Красной улице, теперь всегда необыкновенно людной, блестя крагами, совсем по-хозяйски расхаживали офицеры иностранных военных миссий.

В офицерских кругах все чаще упоминалось имя Врангеля, руководившего Кавказской армией, ликвидировавшей силы красных на Северном Кавказе.

Глава третья

Под колесами скрипел снег, смешанный с песком. Отощавшие кони едва волокли санитарную двуколку. В задке сидела Глаша. Рядом с ней — Петр Васильевич Букатов, молодой врач с бледным, тонким осунувшимся лицом.

С этим тихим, задумчивым человеком Глаша познакомилась и подружилась в городе Георгиевске, куда откомандировали ее для борьбы с эпидемией тифа Чрезвычайный уполномоченный Одиннадцатой армии и ЦИК Северо-Кавказской республики по организации прифронтовой полосы.

Для того чтобы разместить в городе 12 тысяч сыпнотифозных красноармейцев, пришлось из Георгиевска выселить в станицу Незлобную шесть тысяч человек населения.

Эпидемия тифа безудержно косила армию. Едва успевали рыть длинные рвы и укладывать мертвецов плечо к плечу, сверху только слегка присыпая землей.

Грянули лютые морозы, и началось отступление.

Букатов добыл для Глаши мужское пальто на вате с высоким каракулевым воротником, в которое она сейчас зябко куталась.

Новое отступление войск мало походило на августовское из Екатеринодара. Тогда если оно и происходило стихийно, то лошади и люди находили в каждом селении достаточно пропитания. Теперь же, за пределами Терской области, в редких поселках и заимках Астраханской степи уже не было ни хлеба, ни сена, ни крова. Голодные кони падали, отощавшие люди оставляли на дорогах орудия, пулеметы, походные кухни. Передохнуть под крышей и в тепле было почти невозможно. Все хаты в редких хуторах до отказа забивались беженцами, а во дворах часто некуда было приткнуть даже двуколку.

В степи почти непрерывно свирепствовали снежные бураны. Одежда, намокнув от снега, коробилась и не успевала просыхать. Уже не раз, выбившись из сил, Глаша валялась в тесных хатах на земляном полу среди обовшивевших людей. Теперь шея, поясница и в особенности ноги в валенках нестерпимо зудели.

— Заели паразиты, — жаловалась она и мечтательно добавляла: — С каким удовольствием сняла бы с себя всю одежду и утюжила докрасна накаленным утюгом.

— К сожалению, это осуществимо лишь в Астрахани, — мрачно говорил Букатов.

С каждым новым днем бесприютнее становилась Астраханская степь, со студеными ветрами, снежными буранами, бесславно и бесследно поглощавшая все живое.

Стотысячная армия с непостижимой быстротой таяла. Заметно редели полки пехоты, короче становились обозы, уменьшались конные группы. Астраханская степь для Одиннадцатой армии превращалась в бескрайний погост без крестов и могил.

Лошади под красными всадниками прошли уже не одну сотню верст и сейчас в заснеженной степи от бескормицы, в изнурительно долгих переходах истратив последние силы, одна за другой выбывали из строя. Иная лошадь, превратившись в скелет, обтянутый сухожилиями и кожей, напрягается из последнего и вдруг, будто чем-то изнутри подрезанная, останавливается. Понукает ее всадник поначалу слегка, потом хлещет нагайкой, но лошадь, словно утратив чувствительность к боли, стоит, даже хвостом не шевелит. Исколи шпорами ее до крови, воткни штык в ребра, все равно не сдвинется с места. Выдохлась она.

Всадник, отчаявшись, спрыгивает на землю, разнуздывает лошадь, снимает седло и уходит за своей колонной.

Куда ни глянь, кругом безбрежная, холодная, песчаная степь, неумолимо дует студеный ветер, несется колючая снежная поземка.