Закат в крови

— Ну, вояка, чего скис? Встань как следует. Я тебя в обиду не дам.

Оробевший казак мгновенно вытянулся в струнку, и глаза его заблестели надеждой.

Глаша с любопытством всматривалась в перебежчика и, когда он повернулся к ней, спросила:

— Вы кто?

Латыш поднял на нее серые, очень холодные глаза и не торопясь протянул пожелтевшую бумажку, сложенную вчетверо:

— Извольте прочесть!

Глаша развернула протертую по углам бумажку и быстро прочла:

«Дано настоящее удостоверение прапорщику Ансису Яновичу Угарсу в том, что он действительно является начальником пулеметной команды стрелковой Железной дивизии.

Начальник штаба генерал-лейтенант Марков».

— Значит, вы марковец?

— Нет! — отрицательно мотнул головой Угарс. — Это удостоверение было выдано еще в шестнадцатом году, когда я был на германском фронте.

— Как же в таком случае вы перешли с пулеметом с той стороны?

— Я жил в Луганске и оттуда пробирался сюда, — глухим голосом ответил Угарс. — Доехал поездом до Белгорода. А из Белгорода зашагал навстречу вам. В двух верстах от этого села, у сахарного завода, напоролся на казачью заставу.

— Как же прошли сквозь нее?

Угарс достал из бокового кармана френча небольшую табакерку из карельской березы, раскрыл ее, сунул в ноздри по маленькой щепотке табака, чихнул и с каким-то странным безразличием сказал:

— На заставе я отнял эту штуку, — кивнул он на пулемет, — и еще прихватил кубанца.

В горницу начали входить сотрудники штаба, до слуха которых уже дошла молва о латыше, сумевшем якобы вырезать целую сотню казаков и единолично завладеть трехдюймовой пушкой.

Вскоре явился командир батальона Чумаков, с утра объезжавший окрестности села в целях ознакомления с местностью.

— В чем дело? — заинтересовался он, усевшись за стол рядом с Глашей.

Когда же Глаша быстро и коротко объяснила, он с нескрываемым любопытством принялся всматриваться в небритое, равнодушное лицо латыша, щеки которого серебрились иглистой сединой.

— Не верю, чтобы один мог напасть на заставу, — сказал Чумаков.

До того молчавший казак вдруг встрепенулся и с неожиданной живостью проговорил:

— Так точно! Як есть одни напали. Сидимо це мы втроем под пулеметом. Бачимо, воны идуть. На плечах погоны поблескивают. Пидышли к нам и спокойно кажуть Хфедьке (вин у нас за старшего був): дурак, левольверту не можешь носить, хиба она тутечке должна висеть? И туж минуту взяли воны у Хфедьки левольверту и ею его по потылице. Миколай втикать, а меня воны, значит, забрали, потому я був дюже удивившись. Як есть одны, товарищ красный комиссар, ей-ей! — побожился казак как будто с некоторой гордостью за Угарса.

К показаниям пленного казака Угарс отнесся с полным равнодушием, точно они вовсе не касались его.

Глаша и Чумаков, выслушав казачий рассказ, рассмеялись.

— Ну что ж, значит, вступаете в ряды нашего батальона?

— Да, — подтвердил Угарс.

— Товарищ Первоцвет, — сказал Чумаков, — запишите его… ну хотя бы в четвертую роту… Вам все равно, товарищ Угарс?

— Нет, — вдруг заявил тот, — не все равно… я хотел бы так…

— То есть как «так»? Не нравится четвертая рота, тогда направляйтесь в первую…

— Я бы, знаете, лучше так! — стоял на своем странный латыш. — Не хочется мне в эти роты…

Чумаков недоуменно вздернул плечами.

— Ах да, понимаю: вы, очевидно, хотите в пулеметную команду?

— Да нет же, — отрицательно замотал головой Угарс. — Я бы так, один… один желаю воевать.

— Мы не понимаем, как это можно одному воевать, — насупил недовольно косматые брови Чумаков. — Разве вам неизвестна истина, что один в поле не воин?

Светлые стальные глаза Угарса глядели безучастно, устало и почти отрешенно. Судя по их выражению, ему было совершенно безразлично и его нисколько не смущало недовольство командира батальона. Не глядя ни на кого, он твердил:

— Я могу один с этим «люисом». — Тонкие красноватые ноздри его нервно раздувались.

— Нет, мы зачислим вас в первую роту! — решил Чумаков и, отпустив Угарса, сказал: — Какой странный субъект!

Через три дня под Обоянью, верстах в двух к юго-востоку от железнодорожной станции, под ураганным огнем белого бронепоезда «Офицер-1» стрелковая цепь красных курсантов залегла. Пулеметный и артиллерийский огонь не давал головы поднять.

Наступил тот критический момент боя, когда наступающая часть теряет веру в успех и обращается в бегство. И в это время Глаша увидела, что Угарс, лежавший в стороне от цепи, понюхал табакерку, зарядив обе ноздри щепотками табаку, почихал и вдруг, взяв в руки пулемет, поднялся во весь рост. Потом, чуть согнувшись, решительно двинулся неторопливым шагом к станционным постройкам, из-за которых постреливали дроздовцы.

Глаша замерла. Огонь со стороны станции усиливался. Рядом с Угарсом упала граната и черным столбом земли, дыма и пыли закрыла его долговязую фигуру. Но через мгновение Глаша увидела Угарса вновь.

Свернув дугой левую руку для опоры пулемета, он шагал к станции с прежней решимостью.

Чумаков, лежа рядом с Глашей и следя через цейсовский бинокль за удалявшимся Угарсом, вдруг обеспокоился:

— Кажись, латыш-прапорщик хочет уйти от нас. Надо открыть по нему огонь.