Ответь она отказом, никто не стал бы настаивать. Так просто было передать лютню Валирасу и дать мороку окончательно раствориться в пряной осенней ночи. Но что-то во взгляде Фаринаила удерживало от этого. Он просил так, как просят умирающие о чём-то понятном и важном одним только им. Ей было известно укрытое туманом дальнейшее. Откажешь — навсегда станешь нежеланной гостьей у чужого огня.
Прежде чем начать играть, Андунээль долго смотрела в огонь, перебирая в памяти слова, драгоценными камнями нанизанные на золотые нити. Какие из бус подойдут для сурового темноглазого Стража? Не станет ли диссонировать с его прошлым тоска цвета аметиста? Есть ли в его жизни хоть немного места для радости цитрина? Чисты ли его помыслы, как прозрачные слезы из кварца? Познал ли он счастье, янтарем разбросанное по берегу беспечности? Или усталость выжгла его настолько, что истерзанной душе не мило ничего, кроме сапфирового спокойствия?
В несколько глотков допив пряное вино, эллет, наконец, решилась. Мягко коснувшись струн, тонкие пальцы породили неспешную мелодию, светлой печалью разлившуюся в воздухе. Вкрадчивый шепот постепенно креп, наливаясь горечью. Светлая тоска сковала сердца Стражей, по воле сильного голоса заставляя вспомнить утерянное.
Закрыв глаза, Андунээль представила Фаринаила в другом месте и в другое время. Размытые силуэты чужих воспоминаний полу растаявшими призрачными тенями проходили сквозь неё. Где-то там, далеко в прошлом опытного воина была та, что выжгла в его душе огромную дыру. Образовала пустоту, которую как ни старайся, ничем не заполнить. Кого не смог спасти эллон из пламени, охватившего некогда уютный дом?
Ответа не было, но песня вытягивала из всегда сдержанного Стража эмоции. Словно острая игра, она проколола нарыв, из которого хлынул гной. Всё, что оставалась эллет — вытянуть эту заразу.
Распахнув ресницы, с помощью силы, вплетенной в слова, целительница обратилась к замершему каменным изваянием мужчине. Тысячей незримых рук, она коснулась его души, забирая чувство вины, заставляющее его раз за разом рисковать собой в слабой надежде, что однажды он отправится в дорогу за предел за той, что давно ждала его в чертогах Мандоса. Вот только Андунээль знала — пришедшему до срока под бесконечно высокие своды чертогов, Фаринаилу едва ли будут рады.
Закончив песню так же, как и начинала, она перешла на шепот. А когда он затих, замолкла и музыка, напоследок разлетевшись по поляне умиротворяющим перебором.
Протянув застывшему юноше лютню, эллет мягко улыбнулась. Она попросила ещё вина и отшутилась, предупредив, что это была последняя спетая ею песня в этот Нэйрэ. Предоставив другим право наполнять осеннюю ночь красочными историями и звучанием музыки, она переложила плед, расстелив его по траве и стволу сваленного дерева, после чего села, опершись спиною о шершавую кору, отчетливо чувствующуюся даже через плотную мягкую ткань.
— Вам следовало быть с Владыкой в эту ночь, аранэн, — прохладным ветром с Северных гор повеяло от укоризны в размеренном голосе. — Он наверняка ждал вас. Нэйрэ — один из тех праздников, в которые следует быть вместе с родными и близкими.
— Не думаю, что отцу так важно моё присутствие, — беспечно отмахнулся Леголас.
Отвернувшись от него, Андунээль замолчала, хмуро сдвинув брови. Глоток за глотком выпивая терпкое вино, она смотрела в огонь и вспоминала, как в детстве часами сидела в углу отцовской кузни и с восхищением наблюдала, как он работает над очередным творением. Ей всегда казалось, что самое лучшее из сделанного отцом, принадлежало ей. Будь то прекрасно сбалансированные клинки, предупреждающие белоснежным сиянием о приближении орков, или изящный, почти невесомый серебряный венец.