Закатные гарики (сборник)

знает он, что враг народа,

но не знает – почему.

Ожиданьем душу греет,

и – повернут ход событий:

«Коммунисты и евреи!

Вы свободны. Извините»...

Но он теперь живет в Тюмени,

где даже летом спит в пальто,

чтоб в свете будущих решений

теплее ехать, если что...

Рувим спешит. Жена – как свечка!

Ей говорил в толпе народ,

когда вчера давали гречку,

что будто якобы вот-вот,

кого при культе награждали,

теперь не сносит головы;

а у Рувима – две медали

восемьсотлетия Москвы!

А значит – светит путь неблизкий,

где на снегу дымят костры;

и Лея хочет в Сан-Франциско,

где у Рувима три сестры.

Она боится этих сплетен,

ей страх привычен и знаком...

Рувим, как радио, конкретен,

Рувим всеведущ, как райком:

«Ах, Лея, мне б твои заботы!

Их Сан-Франциско – звук пустой;

ни у кого там нет работы,

а лишь один прогнивший строй!

И ты должна быть рада, Лея,

что так повернут шар земной:

американские евреи —

они живут вниз головой!»

И Лея слушает, и верит,

и сушит гренки на бульон,

и не дрожит при стуке в двери,

что постучал не почтальон...

Уходит день, вползает сумрак,

теснясь в проем оконных рам;

концерт певицы Имы Сумак

чревовещает им экран.

А он уснул. Ступни босые.

Пора ложиться. Лень вставать.

«Литературную Россию»

жена подаст ему в кровать.

1962-1967 гг.