Закатные гарики. Вечерний звон (сборник)

Ода на 60-летие Аркадия Горенштейна

Готов на все я правды ради,

варю на правде свой бульон;
однажды жил хирург Аркадий,
любил кромсать и резать он.

Людей он резал самых разных,

но малышей – предпочитал,
и в этих играх безобразных
он жил, работал и мечтал.

Мечтал о воздухе он свежем,

хотел в Израиль много лет,
поскольку мы младенцев режем —
едва появятся на свет.

Не всех! Аркадий жил в Херсоне,

и словом «хер» я все сказал:
он резал Хайма, но у Сони
он ничего не отрезал.

Потом он в Питер жить уехал,

лечил у пьяных стыд и срам,
его работы плод и эхо —
у тех – обрез, у этих – шрам.

Разрезав, надо приглядеться,

чтоб ясно было, что лечить,
а он умел яйцо от сердца
легко на ощупь отличить.

Жена его звалась Татьяна,

писала краской на холстах,
и без единого изъяна
была она во всех местах.

Он резал всех, как красный конник,

ища ножом к болезни дверь,
но был аидолопоклонник,
и вот – в Израиле теперь.

И тут Аркадий не скучает,

он на архангела похож
и Божью благость излучает,
когда младенец есть и нож.

Не только режа, но и клея,

Аркадий грамотен и лих,
и плачут бабы, сожалея,
что резать нечего у них.

Он за людей переживает,

живя с больными очень дружно,
и многим даже пришивает,
поскольку многим это нужно.

Ему сегодня шестьдесят,

и пациентам лет немало,
труды Аркадия висят
у них, у бедных, как попало.

А сам Аркадий – о-го-го,

и, забежав домой однажды,
он сотворил из ничего
себе детей, что было дважды.

Прибоем в отпуске ласкаем,

любил поесть, но голодал:
женой по выставкам таскаем,
он у холстов с едой – рыдал.

Живи, Аркадий, много лет,

пою хвалу твоим рукам
и завещаю свой скелет —
уже твоим ученикам.

О Лидии Борисовне Либединской, моей теще, говорил я и писал уже несчетно. Много лет подряд она к нам приезжает, чтобы в Иерусалиме праздновать очередной Новый год. А некий дивный юбилей она решила тоже отмечать в нашем великом городе. Тогда-то я и сочинил —