Ее слова — будто пощечины, злые и беспощадными. И каждое прилетает в цель. Все действительно так. И я не знаю, что делала бы, не появись Ольга со своим страшным предложением. От него рвется на части сердце и все переворачивается внутри, от него стынет душа, душит жуткая нестерпимая боль. Но для моей девочки это в самом деле спасение. Она не останется калекой, и рядом будет любящий отец. Лев ведь действительно ее любит, так, как можно только мечтать. И все сделает для ее здоровья и благополучия. А я… имею ли я право мешать? Если на кону сейчас — ее жизнь и будущее? Какое значение имеют мои чувства? Какая разница, что, выполнив поставленное мне условие, я не смогу больше дышать, не смогу существовать без нее? Но зато Соня будет спасена…
Сползаю по стенке на пол, утыкаясь лицом в ладони, и захлебываюсь рыданиями. Что же мне делать?
— Ну, перестань, кому нужны твои истерики! — голос звучит совсем рядом, и я понимаю, что Ольга присела возле меня. Специально, чтобы я услышала каждое слово. — Радовалась бы лучше, что все так хорошо складывается.
— Хорошо?! — отнимаю руки от лица и сквозь слезы смотрю на эту женщину. Неужели горе сделало ее такой бесчувственной? Она же сама потеряла ребенка, как может предлагать другой матери добровольно от него отказаться?! — Ты отбираешь у меня самое дорогое и говоришь, что это хорошо? Это дико, безумно, больно…
— Это правильно! — перебивает меня Невельская. — И я не отбираю Соню, я спасаю ее. Спасаю от беспомощной матери, которая не в состоянии о ней позаботиться. Спасаю от нищеты, от разочарований. От той самой боли, о которой ты тут вопишь. Придет время — и она еще спасибо скажет. Когда подрастет и поймет, из какой дыры ее вытащили.
Я не могу с этим согласиться и никогда не смогу. Жизнь не измеряется одним лишь достатком, и никакие деньги и удобства не заменят Сонечке родную мать. Как бы Ольга не любила детей, Соня для нее — чужая. И останется вечным напоминанием о том, как едва не распался их брак со Львом. Но даже без этого, разве сможет она любить ее так, как я? Отдать все сердце, всю себя? И что, что я скажу своей малышке? Как объясню чудовищную истину о том, что должна ее оставить? Оставить навсегда, отдать чужой тете?
— У вас будет время поговорить, — Невельская будто угадывает терзающие меня мысли. — Придумаешь что-то, чтобы это выглядело правдоподобно. Убедишь Соню. Она умная девочка и все поймет. И будет здорова, это ведь самое главное, не так ли?
Это действительно самое главное, и мы обе это знаем. Как знаем и то, что я ни смогу не возразить, не воспротивиться. Невельская внимательно смотрит на меня, а затем удовлетворенно кивает.
— Вот и умница. Я была уверена, что мы договоримся. А сейчас отправляйся домой и приведи себя в порядок. Чтобы Соня после операции не видела тебя зареванной или расстроенной. Ты же не хочешь и ее расстроить? Вот и иди, отдыхай, и заодно придумай, как будешь ей все объяснять. Уверена, ты найдешь нужные слова, — она распрямляется и поднимает руку, останавливая мои попытки что-то сказать. — Думаю, довольно разговоров. Я пока поеду в ту клинику, проконтролирую, чтобы все прошло, как нужно. И чтобы для Сонечки подготовили самую лучшую палату. Платную, разумеется. Пора примерить роль второй мамы.
Улыбается и уходит, оставляя меня корчиться на полу, изнемогая от ненависти к самой себе за свою беспомощность и неспособность хоть что-то изменить.
Глава 25
— Мамочка, а тебе очень-очень обязательно ехать в эту командирку? — лепечет Соня, глядя на меня одновременно с обидой и надеждой.
Я осторожно убираю упавшую на ее лоб прядку волос. Дотронуться боюсь, обнять, прижать к себе, хотя этого безумно хочется. Врач сказал, что все в порядке, операция прошла хорошо и Сонечка быстро восстанавливается, но мне все равно страшно. Боюсь, что если обниму чуть крепче, уже не смогу отпустить. Меня подташнивает от привкуса крови во рту: приходится то и дело кусать щеку, чтобы не разреветься. Это почти не помогает, но сдерживает хотя бы на какое-то время.
— В командировку, солнышко… — тихо поправляю ее. — Да, это очень важно, родная. Я должна уехать.
— Не хочу! — Соня дует губки и смешно морщит носик, но мне совсем не до улыбок. При мысли, что после сегодняшней встречи мы не увидимся долго-долго, становится нечем дышать. Не могу думать об этом, не хочу жить без моей крошечки. Но у меня нет ни единого шанса хоть что-то поменять. В ушах все еще звучат слова Невельской, которые та сказала мне перед тем, как пропустить в палату к дочке.
— Придумай какое-то логичное объяснение, которое даст тебе возможность исчезнуть. Сонечке так будет проще привыкнуть к новому дому. К своему отцу и ко мне. Ты же не хочешь, чтобы девочка страдала и скучала? Вот и сделай все, чтобы ей было лучше. А потом мы поговорим о том, сможете ли вы видеться.