Заказанная расправа

Я, как дурак, ни хрена не видел. Было, знаешь, и с днем рождения не поздравлял. Не увидел, как она состарилась, живя со мной. Не замечал, в чем она ходит, не интересовался ею. Вокруг любовниц тьма. Все молодые, горячие. Кого хочешь растормошат и приголубят. Конечно, за деньги! Случалось, по три блядешки за ночь менял. Возможности позволяли. Ездил с ними на юг. Месяцами на море кайфовал. Домой даже не звонил, там считали, будто я в командировке! Ну, я не один так-то вот пенки с жизни снимал…

Весело время проводил, бездумно. Даже не заметил, как дома уже выросли сын и дочь. Стали взрослыми и смотрели на меня по-своему, не веря словам матери. Что-то услышали или сами поняли. И начали уговаривать мать выгнать меня, развестись. Так-то вот вернулся я из Египта, а дети ультиматум предъявили. Остановись или выметайся. Меня это задело. Вольным себя считал, свободным от всего. А тут уздечку хотят набросить. Я взъярился. Сыну морду набил знатно. Дочь за грудки тряхнул. Жену обозвал по-всякому. Хлобыснул стакан коньяка и пошел по бабам.

Решил своих наказать — дня три не появлялся дома. А когда вернулся, возле двери — толпа людей. Соседи. Спрашиваю их, чего вам надо здесь? Смотрю, у них глаза на лоб лезут. Молча расступились, пропустили в квартиру. А там уже гроб собрались выносить. Жена повесилась… Не выдержала. Тут я еле на ногах устоял, — заплакал мужик.

— Тебя дети из квартиры выгнали после смерти матери? — спросил Рогачев.

— Нет. Не прогоняли. Даже не упрекнули. Но хуже самого громкого скандала было их молчанье. Они перестали меня замечать и будто похоронили вместе с матерью. Я поначалу попытался оправдываться. Они не слушали. Пришел Пьяный — не увидели. Хотел с ним поговорить, не получилось, ушли молча. Как сам недавно делал.

И до меня дошло! Зачем стучаться в дверь, какую закрыл за собой? Я сам во всем виноват. От меня отвернулись дети… Кто дороже их в этой жизни? Сразу поехала земля под ногами. Понял, что потерял в этой жизни все. Те, кого считал друзьями, тоже отвернулись. Сказали, что и они не святоши, имели баб, умели кутнуть, но семьи не потеряли. Не разменяли на дешевок. Не забывали о женах и детях. Им перед ними не стыдно. А я — лопух, последний идиот. И закрыли передо мной двери. Бабам я тоже стал неинтересен.

— Почему? — удивился Рогачев.

— Да все оттого, что нынешние не хотят иметь семью, мужа. В любовники — пожалуйста! Если кошелек не опустел. С великой душой любая на ночь примет. За любовником не надо стирать, ему не нужно готовить. Его, как только деньги кончились, выпирают без сожалений. Любовник — не муж. Перед ним нет обязательств. Его не любят, а только ублажают. Нынешние бабы поумнели. Не хотят жить в хлопотах и заботах. Они тоже любят свободу и красивую жизнь.

Вот приволокся я к Светке. Той, что липучей других была, с которой в Египет ездил. Я ее и в Сочи возил — прогреться, и на Канарах вместе отдыхали. Ей и говорю: дай у тебя дух перевести, согрей немного, как бывало! Она, как узнала, что в кармане ни гроша, на дверь показала и брякнула:

— Что ты за мужик, без денег к бабе прешься! Да таких на улице — кучами! Говоришь, грелся со мной? Теперь иди, остынь.

— А говорила, что любишь, — напомнил ей недавнее.

Светка рассмеялась:

— Любят мужиков! Когда ты без денег, да еще с претензиями, уже — козел! Отваливай! И пока тебя не зовут, не появляйся здесь…

Почти так или приблизительно, ответили и другие. Вот тогда до меня дошло все! Никогда не жить мне уж как раньше, когда была у меня надежная опора — моя жена. Я за нее наказан. Сам ушел в бродяги. Стал бездомным скитальцем, потому что другого не заслужил, — засморкался мужик.

— Ну а с детьми видитесь? — спросил Рогачев.

— Иногда встречались на улицах. Случайно. Они меня ни разу не остановили, не окликнули, не захотели словом переброситься. А я — не имею права. Вот и проходим мимо друг друга, как чужие. Даже не оглянувшись вслед. Видно, никогда они не простят меня. Да и я на их месте точно так же поступил бы, — признался человек тихо. Порывшись в карманах, достал окурок сигареты, поднятый с тротуара, и, прикурив, умолк, вытирая с морщинистых, впалых щек тихие слезы.

— Погодите, время всех рассудит и помирит. Одумаются дети, найдут, позовут к себе…

— А зачем? Ведь я всегда жил сам по себе. Таким в семьях не место. Даже если б позвали — не пойду! Я всегда был чужим в своей семье. Таким и сдохну.

— Сознательный наш Гришка! Наверно, потому что начальником был? Я не такой тонкой натуры. Ишь, он им квартиру оставил, все в ней имеется. Они же от него еще хари воротят! Ждут, когда он перед ними на коленки упадет! А говна жеваного — не хотели? — возмутился лысый бомж.

— Да я б им так вкинул, хребет затрещал бы. Приволок бы свору баб и гулял, сколько в душу влезет. Дети кто есть? Наше говно! Понял? Чего их жалеть? Вон на меня хвост подняли, я им всем вломил по шее! И сказал, коли за дом деньги мне не отдадут, всех поджарю в избе. Спалю к едрене Фене и все на том, — брызгал слюной Коля.

— А зачем ты из дома ушел? — удивился Славик.

— Я не ушел! Меня вышибли сворой, — признался мужик.