Заказанная расправа

— Я уж думаю, не свалилось ли ей что-нибудь с крыши сарая на башку. Там рубероид был придавлен булыжниками. А вот дубинки не видать. Может, нафантазировала баба? Ну зачем она черту? На нее, кроме Рахита, никто не глядит. Вот и придумала, чтоб хоть этот не сбежал. Напомнить решила, что она пока еще баба и может кого-то интересовать. Такое тоже бывало…

— Возможно. Но все же проследите за домом Рахита. Черти — народ коварный. Коль враз не обломилось, вернуться могут. И, кстати, тщательно проверьте сарай и чердак. Примите все меры предосторожности. Собаку пусть отпустят с цепи. Колодец с вечера велите закрывать на замок. И входные двери на засов. Ворота и калитку тоже на запоры. Так надо! И сами — глаз не спускайте с этого дома, — попросил Рогачев, пообещав приехать через неделю.

Участковый навестил семью Рахита вечером. Фариза уже понемногу начала вставать. Голова у нее была обвязана шерстяным платком, лицо побледневшее. Женщину мутило. Но поехать в город на обследование — категорически отказалась, сославшись на множество дел дома и в огороде. Старухи лечили ее. А Рахит помрачнел. Куда делась его веселость? Оглядывает деревеньку вприщур и цедит сквозь зубы:

— Я найду этого шайтана! Он у меня ту дубинку не жуя проглотит. А после этого заставлю его на костре танцевать лезгинку. Пока не задохнется, не отпущу…

Рахит теперь не спал в доме. То на чердак заберется и дремлет при открытой двери, чтоб не только дом, а и огород видеть и слышать. То в сарае притаится. Или за домом — на лавке. И все всматривался, вслушивался в каждый шорох. Вскакивал от тихих, крадущихся шагов, насмерть пугал соседей и бомжей, обходивших его дом. Он узнал в морду каждую собаку и кошку. И… перестал верить людям. Нередко участковый видел огонек его сигареты в ночи — во дворе. Понял — заболел человек обидой. Как каждый кавказец, не может жить, не отплатив за нее. Как бы ни обрусел человек, но в его жилах кипела кровь своей земли. И он неволен был над собою. Спокойствие вернется к нему, лишь когда он сумеет отплатить за свою жену.

Участковый знает, Рахит и без его помощи справится с любым чертом, и идет к бомжам. А может, прав Рогачев? Может, кто-то из бродяг обидел бабу? Но за что? Зачем Фариза понадобилась им?

Бомжи сегодня в меньшинстве. Многие застряли в городе, другие пошли к фермеру. Тот позвал окучить картошку, собрать клубнику, помочь на покосе. За это не только кормил от пуза, а и платил. Вот и потянулись бомжи к мужику. Не все время в бродягах жили. Умели многое. В Березняках остались лишь совсем старые и больные. От них нигде толку нет. Зато в домах порядок поддерживают. Подметут полы, наносят воды, пыль протрут, протопят печку, даже во дворе мусор уберут. А уж потом и отдохнуть можно. Неважно, что в пузе стая волков воет от голода. Вернутся свои, кто-то накормит.

Семен Степанович подсаживается к одному из таких. Он на крыльце устроился. На теплых досках задницу греет. Увидел Костина, морду в фигу скрутил, словно его, не спросясь, головой в толчок общественного туалета ткнули. Если б не обмороженные больные ноги, убежал бы от участкового. Но нет сил, приходится терпеть Костина. А тот, вот хитрец, достал из кармана кусок хлеба, пару вареных картох, протянул бомжу:

— Подкрепись, Жора! Твои, небось, не скоро явятся. А мне что-то в горло не лезет…

— Поди, того черта ищешь? Не иначе! Да только не здесь его ловить надо.

— А где?

— Не знаю! Но не в деревне. Здесь все друг друга изучили. Тот — залетный. Ну скажи-ка на милость, кой дурак ни с хрена кинется на бабу с дубинкой? Только с умыслом. А он, как я полагаю, — в деньгах, — проглотил мужик хлеб с картошкой и продолжил:

— Сам Рахитик виноват во всем. Зачем на каждом углу хвалится, как жил в Баку? Кто ж ему поверит, что он все бездарно просадил? Мы что, не знаем кавказцев? Они на мешках с деньгами будут сидеть, но за копейку на базаре любому горло порвут. И этот такой. Они все одинаковые. Прикидывается нищим. А возьми за глотку, из него, как из банка посыплется. Кто поверит, что он свой дом даром бросил? Я уж не говорю о другом.

— А при чем Фариза? Ну и трахнули бы Рахита! — не понял участковый.

— В том и беда, что черт тот русский. И думал по-нашенски! — рассмеялся Жора.

— Не понял, — пожал плечами Костин.

— Чего тут понимать? Весь доход семьи, где у нас хранят? У бабы в сиськах иль рейтузах! Уж не знаю, как снизу, но в лифик к Фаризе этот черт слазил. Кофта была сдвинута. Аж до плеча. Но ни хрена не нашарил. Еще в рукавах проверил. Даже в носках. Наши все враз приметили. Когда понял, что не обломилось ничего — смылся. Хотел своих блядей-ведьмачек пивом угостить, да не повезло. А вот самого Рахита попытается прижучить. Зря он бабу сторожит. Себя бы поберег, — закашлялся Жора.

— И чей же этот черт?

— А это ты Рахитку спроси, кому он болтал, баран безмозглый! Нынче про такое молчат в тряпку. Он же на всю деревню бахвалился.

— Выходит, кто-то из наших?

— Нет! Свои бы не полезли.

— А чужие как могли узнать?