Закажи себя сам!

– Так я ж чего вам тут плачу… – продолжала Люся. – Мы с Никитушкиной матушкой завсегда в контрах были, а ведь похоронить-то надо! А я ж родная тетка, да адреса ихнего не зна-а-а-аю… Как это вам не известно?! А вы посмотрите хорошенько!.. Ну?.. Не дает?.. А как же мне его похорони-и-и-ить?.. Ага, записываю!.. Нет-нет, ну что вы! Кому я скажу? Можно подумать, сейчас прямо все родственники и кинутся…

Люся положила трубку и выдохнула:

– Записывай, Вася, пока не забыла – улица Терешковой, дом двенадцать квартира один, записала?

Василиса послушно нацарапала адрес, отложила ручку и спросила:

– Ты думаешь нам надо к этому Кувыкину наведаться?

– Уверена. И прямо сейчас. Только я одна схожу, ты ж…

– Я здорова! Мне уже на работу выходить! И потом… я шапочку теплую надену. Черт с ним, с платком, правда ведь? Я посмотрела – я в нем и правда на лимон похожа…

На Терешковой двенадцать, возле первого подъезда на лавочке сидели две женщины и ругали маленькую девчушку за то, что она бросила бумажку от конфеты, а не положила ее себе в карман. При этом возле самих женщин в радиусе четырех метров все было заплевано шелухой от семечек.

– А я и твоей матери скажу – кого вырастила?! Сегодня бумажку на снег бросила, а завтра детей бросишь?!! – кипятилась одна из женщин в толстом пуховике защитной окраски.

– Ой, да у ей и мать такая ж, – махнула другая тетушка – в сером пальто с куцей, потрепанной чернобуркой, смачно сплевывая шелуху. – Я ить ей, слышь-ка, Матвевна, я ить грю тут намедни – вы, мол, гражданочка, мусор-то из дому в тот двор таскайте, у нас здеся все забито, а она мне, слышь, Матвевна, от так морду-то на сторону повернула и грит, мол, звоните в службы! Умныя все пошли!

– Здравствуйте, добрые женщины, – склонила голову в приветствии Василиса. Потом быстро повернулась к девчушке и строго сказала. – Подбери, умница, бумажку, да беги домой…

Девчушка обрадовалась нежданному освобождению, схватила фантик и молнией метнулась к подъезду.

– И как же славно, что в подъезде живут такие воспитатели, – улыбалась Василиса. – Вот ведь сейчас родителям совсем некогда воспитанием заниматься, и кто поможет, если не мы.

Женщины, которые зыркнули на Василису сначала весьма настороженно, теперь согласно кивали.

– И ведь когда заниматься детьми-то? Этих денег столько надо заработать… Цены – сумасшедшие, не понятно для кого придуманы, пенсия – крохи… – продолжала та завоевывать публику.

Дальше пошел перечень всех жизненных неудобств. Женщины уже активно перекинулись на правительство, на ЖЭКи, на зажравшихся богачей, а после пошли чистить всех жильцов подъезда поименно.

– …Вот сейчас Никитка-то помер, – сама завела разговор тетушка в древней чернобурке. – Алик через неделю сопьется, как пить дать, ну и чего? Вытурят его из квартиры, а сюда въедут господа-а!

Люся с сомнением уставилась на окна первого этажа, где, должно быть, располагалась квартира номер один, и вздохнула – не похоже, чтобы господа сюда рвались.

– А и чего? И въедут! – поддержала подругу тетка в омоновском пуховике. – Купют да сделают здеся какой-нибудь притон. Вот у Макарихи в подъезде баню сделали, савуну! Дык у них теперь по всему подъезду токо девки голозадые снуют, и хоша б один мужик бесштанный выскочил! А визгу-то сколь! Макариха жаловалась, что ейному мужу-то хорошо, он теперь все время возле замочной скважины торчит, а самой Макарихе токо сверчки достаются!

– Во! И у нас такое ж будет!

– А, простите, кто это Алик? – втиснулась в беседу Люся. – И почему он обязательно сопьется?

– Дык он жа и при Никитке пил, сволочь, а уж без парня-то! – махнула рукой «омоновка».

– Отец это Никиткин, Алик-то… Альберт Семенович, прости господи. Пьянь!

– Так он теперь что – один проживает? – аккуратно вызнавала Василиса.

– Оди-ин, – качнула головой женщина в пальто. – Любка-то, жена его, Никиткина мать, ишо ой как давно померла, говорят от рака, а Танька, так та уж давно съехала, замуж выскочила. Сестра Кувыкина.

– Да она ж в другом городу, – поправила подругу другая тетушка. – Уж сколь лет не показыватца…

– Чего уж ты! Брата-то хоронить приезжала! Была она, я сама видала.

– Я не усмотрела, надо ж… – горько качнулась ее подруга и заявила: – А Алик сопьется! Точно вам говорю.

– Переживает, наверное, – горько вздохнула Василиса. – А что – друзья Никиты к отцу не заходят?

– Да кто к ему пойдет? – поморщилась женщина в пуховике. – Никитку днем и забыли когда видали, ночевал только. Где он, с кем – разе кто знал? И Алик не знал, это уж точно. Даже не ведал, где сын его работает! Говорил – дилектором! А у Никитки одна куртка и та уже, почитай, лет пять! Дилектор! Курьером, наверное, где-то пристроился, потому как шибко спину гнуть не любил. А то и вовсе сторожем!

– А девушки у него не было? Или жены? – спросила Василиса.

– Да кака там девка! Кто к яму сунется в таку-то нору!.. Но… может, и была… не видала, врать не буду, – справедливо решила «омоновка». – А вот к Алику точно девки не бегают! Потому как пьянь! И бегай, не бегай, все одно сопьется.