Захар

Просто я знаю чуть больше.

Захар говорил мне, что пропитан БГ в той же степени, что Лимоновым: «Я, например, всегда пою БГ на свой лад: у него “Я не люблю ходить строем, я люблю ходить один”; а я “люблю ходить строем, не люблю ходить один”.

Или: “Я вошёл в гору и стал духом горы. Ему милей запах его кобуры”. Я: “Ты вошёл в гору и стал духом с горы. Мне милей запах моей кобуры” (я эту строчку в совместке с Ричем оставил, никто не заметил пока, даже ты)».

Один молодой музыкант и литератор на мои провокации (он думал, что это провокации) отвечал обстоятельно и страстно:

«Я бы не стал Прилепина с БГ сравнивать. Прилепин – гораздо более стихийная фигура, гораздо более спонтанный человек. Он никогда не будет отслеживать всё, что выпустили Les Maledictus Sound. Он никогда не станет вести передач на радио (а если станет, обязательно ошибётся где-нибудь в дискографии Вэна Моррисона). Нет, метафизически Прилепин – это именно Цой.

А главное (открываю тайну) – Прилепин – это человек, который родился по ошибке. Его вообще быть не должно. Именно поэтому он чешет всем нервы, рвёт глотки, корёжит мысли, заполняет пустотой влагалища. Прилепин – это лишнее звено, это стук дождя по кладбищенской ограде, это топот там, где не пасут коней, это рвота при вылеченном желудке, это полиция в государстве, где победили левые активисты… Вот что это такое.

Нет в БГ даже капли этого, о чём ты вообще говоришь…»

Именно БГ, отвечал я. Различий масса, в том числе типологических, но вот эта океаническая полнота, гармония, счастье от существования – очень рядом.

Говорю о схожих типах «талант и его пространство». Прилепин – artist в западном смысле, и много больший, чем БГ. Это близость типологии, антропологии, а не идеологии.

Но, разумеется, Господу видней.

* * *

Умер музыкант Лу Рид.

В одной из своих книжек Артемий Троицкий вспоминает, как он пригласил неведомый ему тогда «Аквариум» на фестиваль в Тбилиси в 1980 году. Где «Аквариум» оскандалился, в смысле – прославился.

Троицкий позвонил Гребенщикову в Питер по наколке Макаревича. Спросил о предпочтениях. Когда БГ назвал Лу Рида, всё стало ясно: о’кей, Борис, покупайте билеты.

Троицкий иронизирует: мол, о времена!

А ведь это, без всякой поправки на время, всегда работало и будет работать: можно называть кучу имён и разнообразных музык, и всегда потребуются дополнительные вопросы и уточняющие реплики, а прозвучал Лу Рид – и не то чтобы всё о человеке сделалось понятно, просто для дальнейшего равного общения вполне достаточно и комфортно. То же самое, через годы, случилось с БГ.

А что, если на наше столь возвышенное, где-то даже благостное восприятие Лу Рида так влияют расстояния – географическое? Не в последнюю очередь и независимо от уровня знаний «американского английского» – языковое? А теперь ещё и смерть – её королевское Величество?

А вдруг всё наше неоднозначное отношение к БГ – тоже не от далёка, а от близости, как всегда бывает при долгой (даже слишком) совместной жизни? Гребенщиков пророс в Захара, как тот сам признаётся, стал частью его сознания, мыслительного аппарата, но то же самое могут сказать о себе множество людей нашего поколения, Прилепин и это фиксировал:

«(…) случайно столкнувшись с половиной известных вам представителей плюс-минус моего возраста (Герман Садулаев, Митя Ольшанский, Олег Кашин, Андрей Архангельский, Саша Гаррос и ещё сто имен), остановиться на минутку и пару-тройку часов вспоминать, как, когда, в каком составе была впервые спета эта строчка, когда и при каких условиях она была услышана нами, какие первые эмоции она вызвала, какие эмоции она вызвала спустя неделю, год, а также десять и двадцать лет спустя.

Впрочем, вполне возможно, что мы сами и есть эти плоды. Яблоки. И у этих яблок есть отец».

А я сейчас наблюдаю, как в молодых, на поколение или два младше нас (восемнадцатилетний мой сын, его друзья, мои сотрудники, ученики, младшие товарищи), прорастает уже Захар Прилепин – как цитаты из его книг и статей превращаются в цикад, вольно порхающих и забывающих автора, как ребята обмениваются прилепинскими кодами, с ходу вычисляя своих; как поглощают его книги – спасительными витаминами, как всё больше воспринимают его в качестве «делать жизнь с кого».

Они ещё напишут, как Захар помог им стать тем, кем и где они стали.

Отцы и учитель

Родина для Захара Прилепина – мужского рода.

Точнее, в обширном списке родного, святого и ближнего, обладать которым, находиться в общей орбите притяжения, – его несомненное счастье, первой будет фигура отца.

Чувство это – светлое, но неизменно окрашено горечью, как всегда печальны упоминания Захара о рано ушедшем отце – Николае Семёновиче.