Читаем Захар полностью

Тут интересно, что сегодняшний Прилепин, в прозе и, главным образом, в публицистике (центральная линия в книге «Летучие бурлаки», одна из ключевых в «Не чужой смуте») явно отталкивается от леоновского эсхатологизма, и пытается всячески – убедительно, яростно, отрицая для России само понятие прогресса и «поступательное движение истории» – остановить энтропию и деградацию. Распад ценностей и смыслов. Этот сюжет с Леоновым и «Пирамидой» как-то своеобразно оттеняет легковесные проклятия прогрессистов прилепинскому якобы архаизму, дремучести и «ватничеству».

* * *

В «Не чужой смуте» он довольно много и аргументированно говорит о государственничестве, имперской и патриотической убеждённости классиков русской литературы и мысли – тут не только Николай Данилевский и Константин Леонтьев, Гоголь, Достоевский и Тютчев, Блок и Есенин, Леонов и Шолохов, но и фигуры, пребывающие до сих пор в либеральных, скорее, святцах – Чехов, Ахматова, Булгаков, Бродский…

Собственно, мы не раз обсуждали это: выдающие себя за наследников русской литературной традиции современные, определённой ориентации, интеллигенты, конечно, предъявляют фальшивую бумагу о наследстве. «А нотариусы кто?» И образ: подлинные портреты в редакциях и офисах подменены на глянцевые копии. Главное в которых – не сходство, а способ полиграфического клонирования. Лучше бы, конечно, чтобы модели ничего не писали, оставались голыми, тогда на них можно примерить любую одежку – как в советских журналах мод, и с указанием бутика и прайса – как в современных глянцевых.

Мы с Захаром гадали, кто, по-гамбургскому счёту, после хорошего аудита, должен в этих офисных святцах уцелеть, и сошлись на Иване Бунине. Понятно, что не прозой Иван Алексеевич помещается в фальшивые святцы (разве что «Тёмные аллеи» прочитаны внимательно), но «Окаянными днями», книгой действительно выдающейся по своим магнетическим свойствам – её чуть ли не дословно переписывали (не предупредив о первоисточнике) такие разные авторы, как Виктор Пелевин и Владимир Солоухин с его лютыми антисоветскими фобиями.

Сам стиль желчного, до непристойностей, полива, считающийся фирменно-бунинским, Иван Алексеевич напрямую заимствовал у ненавистных футуристов, «Пощёчина общественному вкусу». Прочитайте последовательно манифест будетлян и бунинские, примыкающие к «Окаянным дням», якобы мемуарные очерки; на самом деле – это иной жанр, «пинок вдогонку».

А вообще, скандалёзный стиль внутрицехового общения тогда был чуть ли не общепринят и имел свою историю. Генезис поливов, однако, ещё глубже, родоначальник тут если не протопоп Аваккум, то уж точно – Гоголь (стилистически, естественно, а не полемически). И ему в равной степени наследовали тогдашние реалисты и авангардисты, включая имажинистов.

Любовь Есенина к Гоголю общеизвестна, но, кажется, никто ещё не сравнивал русского поэта с персонажами бессмертной поэмы.

Знаменитые пьяные скандалы Есенина вроде бы должны напоминать о Ноздрёве, но Есенин – кто угодно, только не Ноздрёв.

На самом деле, в разговорах о деле жизни – литературе, и коллегах-писателях, – Есенин в точности копирует Собакевича.

«Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если сказать правду, свинья».

«Из всех петербуржцев только люблю Разумника Васильевича да Серёжу Городецкого – даром что Нимфа его (так прозывали в Петербурге жену Городецкого) самовар заставляла меня ставить и в мелочную лавочку за нитками посылала».[24]

Перед отъездом в Ленинград и трагической развязкой Есенин сидел в пивной с литератором Тарасовым-Родионовым, оставившим об этой встрече мемуар. Любопытно, что с той же брюзгливой интонацией, что и о питерских мэтрах русского декаданса, Есенин говорит о московских приятелях – Пильняке, Леонове, редакторе «Красной нови» Воронском. А в роли «прокурора» у него Всеволод Иванов – правда, уже без оговорок.

Отгадка притягательности «Окаянных дней» – в их определённости. Отсутствии хоть какого-то минимального повода для интерпретаций. Там с идеологией всё в полном порядке – до такой концентрации сословной ненависти к «быдлу» и социального расизма никогда не дорасти нынешним либеральным публицистам (впрочем, Шендерович перерос, точнее, подпрыгнул). Виктор Пелевин, широко используя дневники Бунина, в «Чапаеве и Пустоте» впервые и навечно подсел на интонацию априорного превосходства, усталого разговора через губу с «непродвинутыми». Попутно развернув оружие и против его изобретателя: «объясненьице в духе Ивана Бунина», «трипперные бунинские сеновалы»…

Злобы в «Окаянных днях» много, равно как яркости и убедительности, более того, одного без другого как бы и не существует. Никита Сергеевич Михалков, снявший фильм «Солнечный удар» по одноимённому рассказу и «Окаянным дням», искал для себя именно такой, сословно-социальной и художественной одновременно, бунинской цельности. Ощущения собственной элитарности как истины в последней инстанции. «Право имею», окончательное и бесповоротное.

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941
100 мифов о Берии. Вдохновитель репрессий или талантливый организатор? 1917-1941

Само имя — БЕРИЯ — до сих пор воспринимается в общественном сознании России как особый символ-синоним жестокого, кровавого монстра, только и способного что на самые злодейские преступления. Все убеждены в том, что это был только кровавый палач и злобный интриган, нанесший колоссальный ущерб СССР. Но так ли это? Насколько обоснованна такая, фактически монопольно господствующая в общественном сознании точка зрения? Как сложился столь негативный образ человека, который всю свою сознательную жизнь посвятил созданию и укреплению СССР, результатами деятельности которого Россия пользуется до сих пор?Ответы на эти и многие другие вопросы, связанные с жизнью и деятельностью Лаврентия Павловича Берии, читатели найдут в состоящем из двух книг новом проекте известного историка Арсена Мартиросяна — «100 мифов о Берии».В первой книге охватывается период жизни и деятельности Л.П. Берии с 1917 по 1941 год, во второй книге «От славы к проклятиям» — с 22 июня 1941 года по 26 июня 1953 года.

Арсен Беникович Мартиросян

Политика / Образование и наука / Документальное / Биографии и Мемуары
Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Отцы-основатели
Отцы-основатели

Третий том приключенческой саги «Прогрессоры». Осень ледникового периода с ее дождями и холодными ветрами предвещает еще более суровую зиму, а племя Огня только-только готовится приступить к строительству основного жилья. Но все с ног на голову переворачивают нежданные гости, объявившиеся прямо на пороге. Сумеют ли вожди племени перевоспитать чужаков, или основанное ими общество падет под натиском мультикультурной какофонии? Но все, что нас не убивает, делает сильнее, вот и племя Огня после каждой стремительной перипетии только увеличивает свои возможности в противостоянии этому жестокому миру…

Айзек Азимов , Александр Борисович Михайловский , Мария Павловна Згурская , Роберт Альберт Блох , Юлия Викторовна Маркова

Фантастика / Биографии и Мемуары / История / Научная Фантастика / Попаданцы / Образование и наука
Отто Шмидт
Отто Шмидт

Знаменитый полярник, директор Арктического института, талантливый руководитель легендарной экспедиции на «Челюскине», обеспечивший спасение людей после гибели судна и их выживание в беспрецедентно сложных условиях ледового дрейфа… Отто Юльевич Шмидт – поистине человек-символ, олицетворение несгибаемого мужества целых поколений российских землепроходцев и лучших традиций отечественной науки, образ идеального ученого – безукоризненно честного перед собой и своими коллегами, перед темой своих исследований. В новой книге почетного полярника, доктора географических наук Владислава Сергеевича Корякина, которую «Вече» издает совместно с Русским географическим обществом, жизнеописание выдающегося ученого и путешественника представлено исключительно полно. Академик Гурий Иванович Марчук в предисловии к книге напоминает, что О.Ю. Шмидт был первопроходцем не только на просторах северных морей, но и в такой «кабинетной» науке, как математика, – еще до начала его арктической эпопеи, – а впоследствии и в геофизике. Послесловие, написанное доктором исторических наук Сигурдом Оттовичем Шмидтом, сыном ученого, подчеркивает столь необычную для нашего времени энциклопедичность его познаний и многогранной деятельности, уникальность самой его личности, ярко и индивидуально проявившей себя в трудный и героический период отечественной истории.

Владислав Сергеевич Корякин

Биографии и Мемуары