Заходер и все-все-все…

Галина Заходер Заходер и все-все-все…

Воспоминания

Когда б не этот маленький мирок,

Мир для меня бы не был так широк…

Борис Заходер

«Дом». 28 апреля 1975 года

…Мы встретились с ним ровно сорок лет тому назад, когда каждый из нас уже прошел через многие испытания.

Судьба, словно торопя, свела нас на пустующем берегу, точнее, на заброшенном старообрядческом кладбище, превращенном в пляж жителями деревни Сорокино, что на Клязьминском водохранилище. Мы сразу досконально разглядели друг друга, после чего нам оставалось так же откровенно обнажить свои души.

Долгие годы и каждый день нашей жизни мы шли друг к другу, и даже сейчас, когда его нет, я продолжаю свой путь к нему — проговаривая его стихи, перебирая летучие странички черновиков, расшифровывая записи дневников — и создавая эту книгу.

О нем, о себе. О нас с ним…

 Галина Заходер.

01.01.02–01.08.03

I

«Час прекращений или час превращений?»

Интересно, все прекращается

Или он в кого-то превращается?

Час прекращений

или час превращений?

Б. Заходер «Последний час»;

из черновиков, примерно 1982–83 год

Перед глазами стоят три наших с тобой — последних — дня.

На 5 ноября 2000 года, в канун так называемых Октябрьских праздников, к нам попросились гости. Трое хороших друзей: Алла Гербер, Татьяна Куинджи и Александр Дорман.

Мне не очень нравилось твое состояние и, по правде говоря, казалось, что лучше нам побыть одним. Но у меня хватило разума не отказывать гостям — ты любил посидеть в компании друзей.

Накануне я поехала за продуктами. Отправляя меня, ты, как и частенько до этого, сказал:

— По секрету от моей жены, купи для нее цветов, да побольше, не жадничай!

В цветочном магазине я увидела на прилавке оборванную темно-красную розу. Ее можно поставить в бокал на наколку. Попросила продавщицу продать ее.

Она задумчиво посмотрела на меня и сказала:

— Да берите так.

Дома я составила натюрморт из старинного фолианта с розой и сфотографировала цифровой камерой — технической новинкой, последней любимой игрушкой Бори.

— Ну, что ты сегодня наснимала? — неизменно спрашивал вечером Борис, и мы с увлечением печатали новые снимки: интерьер, струю дождевой воды, падающей в бочку, плавающий в ней осенний лист. Закат солнца. Просто небо. Словом, то, что могла сделать, не отходя далеко от дома, чтобы как можно меньше оставлять Бориса одного.

Печатал снимки на компьютере Боря, а я, восторгаясь его технической эрудицией, бегала вокруг: выбирала подходящую бумагу, вставляла ее в цветной принтер, вытаскивала готовую фотографию, еще тепленькую, и мы вместе восхищались результатом, удивлялись красоте природы, интерьера, который так неправдоподобно хорошо выглядел на снимке.

— Как же красиво у нас, как мы хорошо живем! — говорили мы в один голос.

Вечером, как обычно, ты напечатал последний снимок — фолиант с розой. Последний…

Через три дня тебя не стало. Роза в тот день вдруг сразу стала черной.

С этого дня я разлюбила красные розы.

Воскресный день 5 ноября начался не совсем обычно.

Утром Боря спросил меня, делать ли ему зарядку, пояснив: «Почему-то не хочется». Я поддержала его, посоветовала пропустить денек.

В душ он все-таки отправился. После душа, надев свежую футболку, дикий свекольный цвет которой его раздражал, чтобы смягчить огорчение, бодро сказал:

— Я сегодня в королевском пурпуре.

Мне по-прежнему не нравилось состояние Бори, хотя оно не было пугающим. Последнее время он иногда, глубоко вздохнув, произносил что-то вроде «когда же конец», но это бывало секундной слабостью. Обычно такие мгновения он перебивал какой-нибудь веселой песней. Например, такой:

У одной Собачки — хвостик;
У другой Собачки — носик;
А у Маленькой Собачки
Нет ни носа, ни хвоста.
Нету лапок,
Нету шерстки,
Нету ушек,
Нету глазок…
Все что есть у той Собачки,
Все —
СПЛОШНАЯ КРАСОТА!^[1]

Пел нарочито громко, словно пытаясь себя подбодрить…

Надо сказать, он был чрезвычайно музыкальный человек, и красивый голос его, даже когда он пел такую легкомысленную песенку, вызывал у меня вполне «женскую» реакцию.

— Тебе слышно? — кричал Боря, если я не была рядом.

— Слышно, слышно, — отвечала я.

— Тебе весело?

— Весело!

Хотя в тот день мне было совсем не весело…

Как всегда, после завтрака, который он почти полностью проигнорировал, пошел… (я написала «пошел», хотя ходить, даже на костылях, ему было мучительно — уже долгое время у него болели суставы ног)… поехал на инвалидной коляске в кабинет к своему любимому компьютеру. Почти сразу же оттуда зазвучала прелюдия Шопена.

И опять тот же вопрос: «Тебе слышно?»