Такие группкомы существовали при разных издательствах, но числились они профсоюзными организациями и при профсоюзе работников полиграфии. К одному из них — при издательстве «Молодая гвардия» — прибился и я. Там находили пристанище и журналисты-внештатники, вплоть до бывших спецкоров «Правды», изгнанных ради страха иудейского
(помню А. Дунаевского), и многообещающие молодые деятели, вроде С. Баруздина, впоследствии — редактора журнала «Дружба народов», и какие-то тихие старушки неизвестного назначения. В группкоме шла обычная жизнь советского учреждения — с неизбежной имитацией «идеологической работы», в том числе на агитпунктах, с не менее неизбежными собраниями, с собиранием членских взносов и т. п.И вдруг вся эта тихая жизнь оказалась под угрозой. Было созвано экстренное собрание, — прибыли руководители ЦК профсоюза, которые и объявили, что принято решение — закрыть наш группком. Приводились даже какие-то смехотворные объяснения. Разумеется, о подлинной причине — о том, что в группкоме было немало «инвалидов 5-й группы», т. е. людей, у которых в 5-й графе паспорта стояло ужасное слово «еврей», — с обычным советским лицемерием не было сказано ни слова.
Что тут началось! Какие речи произносили члены группкома! Особенно журналисты — в первую очередь бывшие правдисты, среди которых были подлинные мастера демагогии.
Где члены группкома займутся политическим самообразованием?! Кто будет его контролировать?! Разве можно пускать большое, налаженное дело на самотек? Что же будет с агитационной работой среди избирателей подшефного участка! А кто станет читать лекции, которые так ценят трудящиеся?
И, наконец, как ultima ratio — последовал сокрушительный довод: «Как же можно распускать действующую партийную организацию!»
Профсоюзное начальство, казалось, несколько растерялось под таким напором. Члены комиссии сидели молча, понурясь, не отвечая на пламенные речи ни словом, ни жестом.
И тут поднялся, сверкая черными глазами, прежде совершенно незаметный член группкома — фамилию его забыл, кажется, Якубов, — и заговорил с сильным среднеазиатским
(узбекским, а может, и таджикским) акцентом, обращаясь то ли к предыдущему оратору, то ли ко всему собранию:— Что ты с ним разговариваешь? Ты посмотри на его мордам
(он указал смуглой рукой на председателя комиссии). У него на мордам написано: «Ты мне что хочешь говори — я тебя все равно закрою».Все оторопели. А неожиданный оратор, нимало не смутившись, продолжал:
— Это как у нас в Средней Азии. Сидит в кишлаке председатель колхоза Ташамбет. Приехал уполномоченный заготхлопок. Говорит:
— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! Понял?
Ташамбет говорит: «Хоп», — по-нашему это значит «хорошо».
Заготхлопок уехал. Приехал заготзерно. Говорит:
— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! А это, это и это — не делат.
Ташамбет опять говорит: «Хоп», — по-нашему это значит «хорошо».
Заготзерно уехал. Приехал заготскот.
— Ташамбет! Ты должен делат это, это и это! Понял? А это, это и это — не смей!
Ташамбет опять говорит «Хоп», — по нашему это значит «хорошо».
Рассказчик сделал маленькую паузу и заключил:
— И делает все по-своему! Так и он! — И он, с торжеством махнув рукой в сторону комиссии, поднялся и ушел.
Это драматическое событие было, увы, последним в истории группкома…
