Захолустье (ноябрь 2007)

- …Да, да, я помню, на прошлой Биеннале… С этой литовкой меня познакомил… Нет, все же будущее за корейцами… Что вы, я была прошлым летом в Средней Азии, вот там… Талантлив, ничего не скажешь, но… Да, и мне тоже надоела эта чистая концептуальность в духе Барбары Кругер… Норман мне сказал… Ну подумайте сами, этот Гуггенхайм, кому он сейчас нужен… Да, его инсталляции на Документе были потрясающими, это такое очарование, которого просто нельзя выразить словами; вообразите себе: полосочки узенькие-узенькие, какие только можно себе представить, фон голубой, как у Ив Кляйна, и через полоску все глазки и лапки, глазки и лапки, глазки и лапки… Бесподобный минимализм, так актуально!… Милая, это пестро, это для Майами… А мне сказал Норман… Нет, вы знаете, Киасма скучна… Жижек - это вчерашний день, это так провинциально… И эти русские коллекционеры… Вы знакомы с Мирамоту Умасаки?… Уныло, как венецианская Биеннале… Да эти инсталляции они пекут уже целыми деревнями, как австралийские аборигены свою абстрактную живопись… Мне Норман сказал…

Около окна сидели двое мужчин. Один из них, путешествующий куратор из Сан-Паулу, казалось, живо наслаждался прелестью происходящего. С восхищением глядел он на серое, бледное небо, на величавую Темзу, озаренную светом неизъяснимым от реклам и окрестных небоскребов и на здание Tate Modern, рисующееся в прозрачном сумраке. «Как хороша ваша лондонская художественная жизнь, - сказал он наконец, - и как не жалеть о ее прелести даже под небом моего отечества?» - «Что касается до художественной жизни, - отвечал ему другой, - то дабы не употребить во зло доверчивость иностранца, я расскажу вам…» И разговор принял самое сатирическое направление.

В сие время двери в залу отворились, и Даатчи взошел. Он был не в первом цвете молодости. Правильные черты, большие черные глаза, живость движений, самая странность наряда - все поневоле привлекало внимание. Критики и кураторы встретили его с какой-то подобострастной приветливостью, коллекционеры - с заметным недоброжелательством, но Даатчи ничего не замечал; отвечая криво на общие вопросы, он рассеяно глядел во все стороны; лицо его, изменчивое как облако, изобразило досаду, он сел подле важного директора музея Г. и, как говорится, se mit a` bouder.

Вдруг все смолкли и обернулись к конвейеру в середине зала. Раздался резкий звук фанфар, и по пришедшему в движение конвейеру прошествовал самый радикальный директор самой Королевской из всех Академий, в красном свитере, но в парике и при шпаге, так как недавно он получил пэрство, чем необычайно гордился. Он подошел к тут же воздвигнутой бесшумными служителями трибуне, взошел на нее и объявил: - Номер первый. Агнес Артель, родилась в 1974 году в Липтауне, Миннесота, живет и работает в Нью-Йорке, волосы светлые, не крашенные, вьющиеся, глаза голубые, рост 164, вес 55, размер груди… объем бедер…

Далее следовало перечисление выставок с ее участием, и на конвейере появилась Агнес, медленно плывущая, в простенькой белой маечке и джинсах, а за ней плыли ее произведения - большие полотна с изображением колючек и мужских гениталий, утыканные настоящими шипами и волосами. Часть публики аплодировала, часть же, самая важная, тут же назначала цену по переговорным устройствам. Пока Агнес со своим творчеством проплывала по залу, директор бубнил: - В предметных изображениях Агнес, придавая традиционализму современное звучание, создает особое поле напряжения, наводящее на размышления о провокативности виртуальной реальности естественного, несущего в себе скрытую угрозу, ощутимую в идеальности Возвышенного, воспетого классическим американским искусством. Как урожденная американка, она продолжает линию, идущую от изображений первых переселенцев Бингама с их жестокой мужественностью, через размах клаустрофобии Уайета, к одержимости усложненностью простоты Ричарда Эстеса…

Во время декламации Агнес поворачивалась, поднимала руки и ноги, с естественной грацией Красоты по-американски, демонстрируя свой талант придавать традиционализму современное звучание. Достигнув края конвейера, Агнес с легкостью соскочила с него, отойдя влево, и остановилась, в то время как служители бесшумно унесли ее произведения вправо, за занавеси. Все было так замечательно устроено, что и покупатель, и цена оставались неизвестными.