Захудалый род

- Бабинька-то тут все еще продолжала задавать себе труд за трудом, начинала, бывало, Ольга Федотовна. - Труд за трудом, голубушка моя, так на себя и хватала, так и захапывала на свои молодые ручки, чтоб они у нее поскорее уставали, так время и прошло. Со смерти князя-то шел уже седьмой месяц, а ее тягости девятый исполнялся. В эту-то пору, в самую весеннюю ростепель, Патрикей Семеныч с трубачом и воротился. По правде сказать: было кого столько времени по всему свету искать... И привез-то его Патрикей Семеныч из-под Грайворона, и сам-то он назывался Грайворона, и все, что он, бывало, ни сделает, изо всего у него выходила одна грайворона. Был он из хохлов - солдатище этакой, как верблюд огромнейший и нескладный, как большое корыто, в каких прачки за большою стиркою белье синят, и вдобавок был весь синеватый, изрубленный; по всему лицу у него крест-накрест страшенные шрамы перекрещивались, а одна бакенбарда совсем на особом на отрубленном куске росла, и не знать, как она у него при роже и держалась. Словом, такой красавец, что без привычки смотреть на него было страшно, или, лучше того сказать, можно было его по ярмаркам возить да за деньги по грошу показывать.

Княгиня его сейчас к себе потребовала и долго молча на эти его рубцы и шрамы, что по всему лицу шли, смотрела, точно сосчитать их хотела: сколько он, талагай, их в смертном бою за дединьку получил, а потом тихо его спрашивают:

"Как тебя звать?"

"Петро Грайворона, - говорит, - ваше сыятелство!" - и все это таким густым басом, что как из бочки содит.

Княгиня и продолжают:

"Ты из хохлов, что ли?"

"Точно так, - говорит, - ваше сыятелство: я из хохлов".

"Что же ты... за что ты особенно моего мужа любил?"

"Никак нет, - говорит, - ваше сыятелство, в особину не любил".

- Этакий дурак, - хохлище безмозглый был! - обыкновенно смеясь восклицала, бывало, прерывая рассказ, Ольга Федотовна, - в службе был, а решительно никакой политики не мог сохранить, что кстати, что некстати, все, бывало, как думает, так и ляпнет!

Княгиня изволят продолжать:

"Как же так, если ты, - говорят, - особенно его не любил, то почему же ты его в очевидной смерти не бросил, когда от него все отстали?"

"Командир, - говорит, - ваше сыятелство: командира нельзя бросить, на то крест целовал".

Ну и вот грубость да откровенность его эта княгине понравилась: она ему тут головкой кивнула и ласково говорит:

"А-а, так вот ты какой! Это хорошо, честно".

А он вкратце ей по-своему отвечает:

"Точно так, ваше сыятелство!" - и что раз ответит, выкрикнет, то еще больше в струну по-полковому вытягивается, так что даже нога об ногу кожаной подшивкой на панталонах скрипит.

Княгиня изволят его благодарить.

"Ну, во всяком разе, - говорят, - ты добрый человек, что ко мне приехал".

"Никак нет, - отвечает, - я ослушаться не смел".

"Почему же ты меня не смел ослушаться?"

"Вы командирша, - говорит, - ваше сыятелство".

"А-а, - отвечает княгиня, - это хорошо! - и сами улыбаются, - ты, значит, теперь после мужа ко мне под команду поступаешь?"

"Точно так, ваше сыятелство".

"Ну так отвечай же своей командирше: много ли у тебя какого роду-племени?"

"Никого, - говорит, - у меня не осталось ни роду, ни племени: я за сиротство и в солдаты отдан".

"Ну, назови мне добрых людей, которым бы ты за их добродетель чем-нибудь пособить хотел".

"Никогда, - говорит, - я добрых людей, ваше сыятелство, не бачивал".

Княгиня удивились и говорят:

"Как: неужто ты во всю жизнь ни одного доброго человека не видал?"

"Точно так, - говорит, - еще никогда ни одного не видал".

"Неужели же, - говорят, - у тебя и в полку любимого товарища не было?"

"Никак нет, - отвечает, - ни одного не было: меня в полку все "хохлом" дразнили".

"Ну так хохлы-то твои, верно, тебя в деревне любили?"

"Никак нет, ваше сыятелство, - они меня, как я вернулся, стали "москалем" звать и выгнали".

"Куда же они тебя и за что выгнали?"

"Так, сказали: ступай вон, чтоб у нас здесь твоего московьского духу не было".

"Ну а кто же тебя принял?"

"Слепой Игнат принял"

"Ну так, стало быть, этот слепой Игнат был добрый человек?"

"Никак нет, ваше сыятелство, - он самый подлюга и есть: он меня пьяным напоил да хотел мне кипятком глаза выварить, чтобы вдвоем слепые петь станем, так больше подавать будут. Один господь спас, что я на ту пору проснулся, так и побил его".

Княгиня даже задумалась и потом говорят:

"Экой ты какой... ничего с тобой не сообразишь!" - и, обратясь к Патрикею Семенычу, изволили приказать, чтоб отдать их именем управителю приказание послать за этого Грайворону в его село на бедных пятьсот рублей, а в церковь, где он крещен, заказать серебряное паникадило в два пуда весу, с большим яблоком, и чтобы по этому яблоку видная надпись шла, что оно от солдата Петра Грайворона, который до смертного часа не покинул в сечи командира своего князя Льва Протозанова. "Это я, - говорят, - так хочу, чтобы в селе помнили, что под сею паникадилою был крещен честный человек, а что русские князья доблесть чествуют".