Захваченные территории СССР под контролем нацистов. Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945

Политика, которой посвятил себя Розенберг, была отклонена в течение месяца после начала войны. Три решения продемонстрировали, что Берлин официально не собирался потакать украинцам. В июле было принято решение о передаче Приднестровья Румынии; 1 августа Галиция была передана Генерал-губернаторству; а за националистической вспышкой во Львове последовал запрет Германии на политическую деятельность украинцев.

Некоторые из ведущих чиновников ОMi продолжали защищать теорию о «свободном украинском государстве» и протестовали против нового «раздела» Украины. Но в конце лета и осенью 1941 г. первоначальные взгляды Розенберга едва ли находили какую-то поддержку. Несколько устав от враждебности, с которой ему пришлось столкнуться со стороны своих сослуживцев и фюрера, Розенберг попытался подправить свой тезис. Обращаясь к немецкой прессе, он защищал свою новую тактику, заявляя, что, к сожалению, произошедшее на оккупированной территории показало, что украинцы, как и русские, были «обезглавлены» советской властью; «лишившись лучших своих сил», они вряд ли могли пригодиться в борьбе против великороссов.

Наиболее значимой была позиция Розенберга на его следующей встрече с Гитлером в конце сентября. Своим собственным сотрудникам, у которых «пронационалистическая» точка зрения считалась самоочевидной, он заявил, что в результате его напряженных усилий Гитлер «после жарких споров» все же санкционировал «украинскую политику, пусть и в упрощенной форме». Фактически – и Розенберг указал то же самое в своем собственном отчете о конференции – ОMi быстро изменило курс, как только Гитлер сказал ему, что, по его данным, украинцы вообще не хотели отделяться от русских. Теперь Розенберг отстаивал свою политику и тянул время. В тот раз он сказал фюреру, что не стоит пока говорить о будущем положении Украины; даже его любимый проект, новый украинский университет в Киеве, следовало закрыть «в связи с устроенным большевиками погромом»[22]. Хоть он и продолжал утверждать, что украинцы всегда должны быть в приоритете по сравнению с русскими, он тем не менее заявил: «В нынешних условиях Германия не заинтересована в искусственном разведении новой [украинской] интеллигенции, которая своей бурной деятельностью может воспрепятствовать спокойному экономическому развитию в ближайшие несколько лет».

Время от времени он говорил как Борман или Гиммлер, казалось бы наслаждаясь дешевой позой «реализма» и прагматической решительности, которую он принял. Официальные директивы для политики, проводимой на Украине, призывавшие освободить украинских военнопленных, навязывавшие религиозную терпимость и продвижение украинского языка под «одобренной цензурой», также опрометчиво гласили: «Жалобы украинцев по поводу передачи определенных районов Украины Генерал-губернаторству и Румынии или аналогичные жалобы должны отклоняться со следующим пояснением: Украина была спасена ценой крови немцев, и посему Германия оставляет за собой право распоряжаться ее областями в соответствии с общими политическими требованиями».

В течение первых шести месяцев Восточной кампании Розенберг старался сторониться Гитлера. Его адъютанту, доктору Вернеру Кеппену, лишь изредка удавалось поговорить с фюрером. Сам Розенберг не хотел «беспокоить» Гитлера. Вместо того чтобы контролировать ход дел на высшем уровне, он пускал их на самотек. После единственной конференции в конце сентября он не видел Гитлера до середины декабря.

Этот визит был частично вызван желанием Розенберга получить одобрение фюрера на речь, которую он собирался дать во дворце спорта. Ее важность была обусловлена как тем, что это было первое публичное заявление касательно восточной политики, так и ее сроками – в самый разгар кризиса на Восточном фронте.