Закипела сталь

— Через пять лет идет этот самый мастер по заводу и видит: навстречу ему товарищ Орджоникидзе. Посторонился мастер, хотел проскользнуть мимо, а нарком к нему: «Здравствуй, Сидоренко, ты что, меня за знакомого не признаешь?» — «Думал, давно меня забыли», — смутился тот. «А что, разве я сильно постарел с той поры?» — «Нет, что вы, товарищ Серго», — еще больше смутился мастер. «Ну, так почему ты решил, что у меня память ослабла? О «карих глазках» помню. Как, научила тебя жизнь чему-нибудь?» — «Партия научила, товарищ нарком». — «Чему?» — заинтересовался Орджоникидзе. «Многому. Правду-матку в глаза говорить, внимательно к человеку относиться, воспитывать его». — Гаевой выпил глоток воды. — Надо вам сказать, товарищи, память у Серго была такая: увидит раз — на всю жизнь запомнит. Он даже с одним директором договор заключил: он, Серго, обязан знать всех металлургов, вплоть до мастера, по имени, отчеству и фамилии и семейное положение их, а директор обязался, кроме своих инженеров, знать так и рабочих завода.

Заскрипели стулья, люди зашушукались. Кое-кто мельком взглянул на директора. Гаевой выждал, пока прекратился шум, и продолжал:

— В мартеновском цехе в Енакиево однажды ушла в подину плавка. Товарищ Серго позвонил из Москвы начальнику цеха и спросил: «Что случилось в цехе?» — «Несчастье», — ответил тот. «Положим, не несчастье, а авария. Причина ее?» Начальник долго оправдывался, ссылаясь на плохое качество огнеупорных материалов. Орджоникидзе терпеливо выслушал и затем сказал: «Не правда». Начальник застыл в замешательстве — он порядком растерялся, не понимая, как может Серго, живя в Москве, знать лучше, чем он. «А причина вот какая: мне известно, что ты от коллектива отрываешься, советов не слушаешь. А ты слушай. Рабочие и мастера никогда плохого не посоветуют. Не слушал — вот и получилась авария. Только потому».

Кто-то шепнул Ротову на ухо, но так, что Гаевой расслышал:

— Можно подумать, что сегодня не партсобрание, а вечер воспоминаний о Серго Орджоникидзе.

— Жарко будет, когда начнутся более свежие воспоминания, — мрачно ответил директор.

Гаевой достал из портсигара папиросу, повертел ее, но спохватился, положил на трибуну.

— Центральный Комитет нашей партии постоянно заботится о благосостоянии трудящихся. Вы знаете, что в первые месяцы моей работы здесь, когда коллектив осваивал новую броню, я основное внимание уделял технике, и меня секретарь ЦК поправлял, нацеливая на политическую работу и на вопросы быта. Недавно в Магнитогорске прекрасный урок руководителям заводов дал нарком. Съехались они на совещание, портфели понабили материалами, а он вышел на трибуну и сделал двухчасовой доклад о питании, общежитиях, чистоте, кипяченой воде — только о быте и ни слова о плане. И всем стало ясно, что нужно делать, чтобы план был выполнен. Вот я и хочу просить вас, товарищи, обсудить сегодня стиль отношения наших заводских руководителей — больших, малых и средних — к подчиненным.

Долго не смолкали аплодисменты, но когда стихли, никто не попросил слова. Штатные ораторы, привыкшие выступать по любому поводу, растерялись: заготовленные ими речи не попадали в тон.

«Не сумел раскачать, — с горечью подумал Гаевой, испытывая гнетущую растерянность. — Никого не задел, не привел конкретных примеров из жизни завода, переоценил активность».

— Разрешите мне, — попросил слово рабочий, который пришел сюда прямо из цеха, как был в брезентовой робе, обильно запорошенной рудной пылью.

Он вышел на трибуну, не спеша оглядел зал, удобно облокотился, будто располагался надолго, и начал:

— И к нам в Макеевку товарищ Орджоникидзе приезжал. Попал он прямо на рапорт в мартеновский цех. Начальник наш его на свое место усаживает, а он — нет, на скамью среди рабочих садится и начинает расспрашивать о зарплате, о столовой, о картошке.

«Действительно получается вечер воспоминаний», — приуныл Гаевой.

— Выкладывают ему, что хорошо, что плохо. А надо сказать, в тот раз товарищ Серго с каждого завода, где он был, забирал с собой руководителей, и в Макеевку их приехало уже человек с полста. Сидят все и слушают… И вот, помню, выходит Ященко, предцехкома, — бедовый такой был — и говорит: «Все в этом цехе хорошо, товарищ нарком, даже колонны голубые. А вот, извините, уборной нет. Рабочему приходится либо за километр на блюминг бегать, либо ближе… за колонну».

В зале сдержанно прыснули, оратор расплылся в широкой улыбке, довольный произведенным эффектом.